Gowy nowella. terjimesem ýerine düşüpdir, meň pikirimçe. Okamany hemmä maslahat berýän. Degýär.
Umumanam, Borhes, Kortasar, Bioý Kasares ýaly argentin ýazyjylarynyň eserlerini duşuňdan geçirmeli däl - başga dünýäň adamlary.

Dogrusy maslahatyň bilen okadym. Degdi. Herkime duşubam baranok muňýaly sary kürteli manýak gelinler. O gaçyşyp-kowalşylýan ýerinde özümem tas ýorganymdan ýykylypdym. Nememi, Maksat aga, bi nowellada ýazylan döwrüne kakdyrmalar-silkişdirmeler bamy? Ýöriteläp däl-de, özüňde bir informasiýa bar bolsa bilýänjeleňňi ýazyp galdyr eser barada.

Aýratyn ýazylan döwrüne allýuziýalar barmy, ony bilemok, ýöne temasy henizem aktual. Нормализация насилия diýilýäni. Zalymlygyň adatylaşmagy. Häzirki döwürde mundan aktual tema bardyram öýdemok. Bir gezek özlerini çykgynsyz ýagdaý bilen aklajak bolup (Нам не оставили другого выбора diýýändirler her gün TV-täzeliklerde), är-aýal şol jenaýata gidýär, ýöne eliňi bir gana buladygyň, soň yza ýol ýok.
Aslynda çykalga mydama-da bar. Buenos-Aýrese dolanmak, ýa myhmanhanany düşewüntli etmegiň başga bir ýoluny tapmak...
Garaz, "Biziň başga çykalgamyz galmady" diýen jümleden bahana bolmaz diýýär Adolfo aga, onuň bu sözleri bolsa häzir ençeme ýurtda jenaýat işiniň gozgalmagyna hem-de ony aýdýanlaryň dönüklikde aýyplanmagyna sebäp bolýar.

Üstesine-de, Bioý Kasaresde aglaba ýagdaýda bolşy ýaly, bu eserinde-de reallyk bilen fantaziýaň arasy ýitýär, ikisi garyşýar. Ol, beýleki sürüjiň Huliýa öz ölen gyzydyr öýdüp ýörmegem edil bir tötänden ulanylan detal däl. Huliýa-da bellibir derejede öli - sebäbi bir bigünä adamyň ganyna galdy. Indi ol nädende-de, öňküligine ýaşap bilmez.
Ýene bir gyzykly detal - hekaýada birinji ganhorlukdan soň - ikinjiniňem anonsy berilýär:

"...Başga biri bolsa kolonial döwründen galan örän ajap «Pakkardyň» içinden, hatda iki jesediň tapylandygyny habar berdi..."

Aldym, aldym! Biziň köçäň oglanlarynyň: "Dowzahy gurnap, içinem dýawollardan arassalajak bolmalyň, oglanlar!" diýişlerine meňzeş birzatjyklaram bar nowellada.

Terjimäni azajyk türkmençeleşdirip bolarmydy ýa men yrsaraýanmy?!..

Бьой Адольфо Касарес.
Как рыть могилу
Перевод В. Спасской

Рауль Аревало закрыл окна, опустил жалюзи, один за другим закрепил шпингалеты, подтянул обе створки входной двери, толкнул задвижку, повернул ключ, наложил тяжелый железный засов. Облокотясь о стойку, его жена негромко сказала: -- Какая тишина! Даже моря не слышно.
-- Мы никогда не закрываемся, Хулия, -- напомнил муж. -- Если кто-нибудь придет, он насторожится, увидев запертые двери.
-- Еще один посетитель посреди ночи? -- возразила Хулия. -- Ты в своем уме? Если бы клиенты этак шли один за другим, мы бы не сидели в долгах. Потуши люстру.
Муж подчинился; в зале стало почти темно, горела лишь лампа над стойкой.
-- Поступай как хочешь, -- сказал Аревало, опускаясь на стул у столика, покрытого клетчатой скатертью, -- но я не понимаю, почему нет другого выхода.
Оба были хороши собой и так молоды, что ни-кто не принял бы их за хозяев. Хулия -- белокурая, коротко стриженная -- подошла к столу, оперлась о него руками и, глядя на мужа сверху, в упор, ответила тихо, но твердо:
-- Другого выхода нет.
-- Не знаю, -- недовольно отозвался Аревало. -- Мы были счастливы, хотя и не получали прибыли.
-- Потише, -- оборвала его Хулия. Она подняла руку и, прислушиваясь, обернулась к лестнице.
-- Все еще ходит. Как долго не ложится. Так она никогда не уснет.
-- Я спрашиваю себя, -- продолжал Аревало, -- сможем ли мы потом быть счастливыми с таким грузом на совести.

Они познакомились два года назад, в Некочеа, встретившись в приморской гостинице -- она отдыхала с родителями, он один, -- и захотели пожениться, больше не возвращаться в Буэнос-Айрес, на опостылевшую службу; их мечтой было открыть кафе где-нибудь в уединенном месте, на скалах, над морем. Все оказалось невыполнимым, даже женитьба, потому что у них не было денег. Однажды, - проезжая на автобусе вдоль скалистого берега, они увидели одинокий дом из красного кирпича под серой шиферной крышей -- он стоял у дороги в окружении сосен, у самого обрыва, а рядом, почти скрытое кустами бирючины, виднелось объявление: "Идеально для кафе. Продается". Они сказали друг другу, что все это похоже на сон, и действительно, точно во сне, с той минуты трудностей как не бывало. Присев вечером на скамейку возле гостиницы, они познакомились с благожелательным господином, которому рассказали о своих безумных проек-240
      тах. Этот господин знал другого господина, готового дать деньги взаймы, если молодые люди затем возьмут его в долю. Короче говоря, они поженились, открыли кафе, но перед тем замазали на вывеске надпись "Фонарик" и написали "Греза".
      Пожалуй, кое-кто сказал бы, что менять название, более подходящее для кафе, -- плохая примета, но бесспорно одно: это уединенное место, воплощенная мечта молодых людей, было очень живописно, однако клиенты сюда не шли. Наконец Хулия и Аревало поняли: им никогда не скопить достаточной суммы, чтобы, уплатив налоги, полностью отдать долг, а тем временем проценты головокружительно возрастали. С юной горячностью они и слышать не хотели о том, чтобы потерять свою "Грезу", вернуться в Буэнос-Айрес, снова тянуть лямку -- каждый в своей конторе. Все поначалу складывалось так хорошо, что теперь, когда все пошло плохо, им казалось, будто судьба, озлившись, вдруг подставила им подножку. С каждым днем они становились все беднее, все влюбленнее, все счастливее оттого, что живут в этом доме, с каждым днем они все больше боялись его потерять, и вот, словно переодетый ангел, посланный небесами, чтобы их испытать, или словно врач-кудесник с безотказной панацеей в чемодане, перед ними предстала незнакомая пожилая дама; сейчас она раздевалась на втором этаже рядом с клубящейся ванной, куда лилась тугая струя горячей воды.
      -- Чуть раньше, сидя в одиночестве в пустом зале у одного из столиков, которые тщетно ожидали гостей, они проверили книги счетов и опять завели безнадежный разговор.
      -- Сколько ни ворошить бумаги, денег мы в них не найдем, -- сказал Аревало, которого все это быстро утомляло. -- День платежа на носу.
      -- Но мы не можем сдаваться, -- ответила Хулия.
      -- Дело не в том, сдаваться или не сдаваться, просто в наших разговорах мало толку, словами чуда не сотворишь. Что нам остается? Разослать рекламные письма в Некочеа и Мирамар? Последние обошлись нам недешево. А результат? Явились несколько дам, выпили по чашке чаю и не пожелали уплатить наценку.
      -- Значит, ты предлагаешь признать себя побежденными и вернуться в Буэнос-Айрес?
      -- Мы будем счастливы где угодно.

Хулия ответила, что "ее тошнит от пустых фраз", что в Буэнос-Айресе они будут видеться только по субботам и воскресеньям, что ей непонятно, почему при этом они будут счастливы, а кроме того, в конторе, куда он поступит, обязательно найдутся женщины.
      -- В конце концов тебе понравится менее уродливая, -- заключила она.
      -- Ты мне не доверяешь, -- сказал он.
      -- Не доверяю? Вовсе нет. Просто мужчина и
      женщина, проводящие дни под одной крышей, обязательно окажутся в одной постели.
      Раздраженно закрывая черную тетрадь, Аревало ответил:
      -- Я не хочу возвращаться; что может быть лучше, чем жить здесь, но если сию минуту вдруг не появится ангел с чемоданом, полным денег...
      -- Что это? -- прервала его Хулия.
      Два желтых параллельных луча стремительно перечеркнули зал. Потом раздался шум автомобиля, и вскоре в дверях появилась дама; на ней была круглая шляпа, из-под которой выбивались седые пряди, слегка съехавший набок дорожный плащ, а в правой руке она крепко сжимала чемодан. Дама посмотрела на них и улыбнулась, словно старым знакомым.
      -- У вас есть комната? -- спросила она. -- Вы можете сдать мне комнату? Только на одну ночь. Есть я не хочу, но мне нужна комната, чтобы переночевать, и, если можно, ванна погорячее...
      Они сказали "конечно", и дама принялась радостно повторять "спасибо, спасибо".
      Потом она пустилась в объяснения, многословно, чуть нервно, тем деланно оживленным тоном, каким щебечут богатые дамы на светских собраниях:
      -- При выезде уж не знаю из какого городка я сбилась с пути, конечно же, повернула налево, когда мне, конечно же, надо было повернуть направо. И вот я оказалась здесь, у вас, возле Мирамара, да? -- а меня ждут в гостинице в Некочеа. Но знаете, что я вам скажу? Я очень рада, потому что вы такие молодые и такие красивые оба -- да, красивые, мне можно так говорить, ведь я старуха, -- и внушаете доверие. Чтобы совсем успокоиться, я хочу вам сразу же открыть один секрет: мне было страшно, ведь уже темно, я заблудилась, в чемодане у меня куча денег, а теперь готовы убить любого за самую малость. Завтра к обеду я хочу быть в Некочеа, успею, как вы думаете? В три часа там на аукционе будут продавать один дом, а дом этот мне захотелось купить, как только я его увидела, -- он стоит на приморской дороге, над обрывом, с окнами на море, просто мечта, мечта всей моей жизни.
      -- Я провожу сеньору наверх, в ее комнату, -- сказала Хулия, -- а ты разожги котел.
      Через несколько минут, когда они опять оказались вдвоем в зале, Аревало сказал:
      -- Уж купила бы она этот дом. Бедная старуха, у нее те же вкусы, что у нас.
      -- Предупреждаю, меня ты не растрогаешь, -- ответила Хулия и расхохоталась. -- Если подвернулся грандиозный случай, его нельзя упускать.
      -- Какой случай? -- спросил Аревало, делая вид, что не понимает.
      -- Ангел с чемоданом, -- сказала Хулия.

Словно сделавшись чужими, они в молчании смотрели друг на друга. Наверху скрипели доски пола: дама ходила по комнате.
      -- Она ехала в Некочеа и заблудилась, -- продолжала Хулия. -- Сейчас она могла очутиться где угодно. Только мы с тобой знаем, что она здесь.
      -- И знаем также, что у нее в чемодане куча денег, -- подхватил Аревало. -- Она сама сказала, а зачем бы ей нас обманывать?
      -- Ты начинаешь понимать, -- почти печально пробормотала Хулия.
      -- Неужели ты хочешь, чтобы я ее убил?
      -- То же самое я услышала, когда послала тебя зарезать первого цыпленка. Скольких ты зарезал с тех пор?
      -- Вот так взять и воткнуть нож -- чтобы брызнула старушечья кровь...
      -- Сомневаюсь, что ты отличишь старушечью кровь от цыплячьей; но не беспокойся: крови не будет. Когда она заснет, надо найти палку...
      -- Ударить ее палкой по голове? Я не могу.
      -- Как это не могу? Ударить палкой -- значит ударить палкой, а по столу или по голове, тебе не все равно? Или старуха, или мы. Или старуха купит свой дом...
      -- Ясно, ясно, но я тебя не узнаю. Откуда такая свирепость...
      Не к месту улыбнувшись, Хулия заявила:
      -- Женщина должна защищать свой очаг.
      -- Сегодня ты свирепа, как волчица.
      -- Если понадобится, я буду защищать его, как волчица. Среди твоих друзей есть счастливые браки? Среди моих нет. Сказать тебе правду? Все определяют условия жизни. В таком городе, как Буэнос-Айрес, люди все время возбуждены, кругом столько соблазнов. Если же нет денег, то все еще хуже. А здесь нам с тобой, Рауль, ничего не грозит, потому что нам никогда не скучно вместе. Объяснить мой план?
      По дороге проехала машина. Наверху слышались шаги.
      -- Нет, -- сказал Аревало. -- Я ничего не хочу себе представлять. Иначе мне станет ее жаль, и я не смогу... Приказывай, я буду выполнять.
      -- Хорошо. Закрой все -- двери, окна, жалюзи.
      Рауль Аревало закрыл окна, опустил жалюзи, один за другим закрепил шпингалеты, подтянул обе створки входной двери, толкнул задвижку, повернул ключ, наложил тяжелый железный засов.
      Они поговорили о том, какая тишина вдруг настала в доме, о том, что будет, если появится посетитель, о том, нет ли у них другого выхода и смогут ли они быть счастливы с преступлением на совести.
      -- Где грабли? -- спросила Хулия. -- В подвале, с инструментами.
      -- Пойдем в подвал. Дадим сеньоре время, пусть заснет покрепче, а ты пока постолярничай. Сделай для грабель новую ручку, только покороче.
      Точно прилежный работник, Аревало принялся за дело. Но потом все же спросил:
      -- А это для чего?
      -- Не спрашивай, если не хочешь ничего себе представлять. Теперь прибей на конце перпендикулярную планку пошире, чем железный брус грабель.

Пока Аревало работал, Хулия перебирала дрова и подбрасывала поленья в огонь.
      -- Сеньора уже искупалась, -- сказал Аревало. Сжимая в руке толстое полено, похожее на булаву, Хулия ответила:
      -- Неважно. Не жадничай. Теперь мы богаты. Хочу, чтобы у нас была горячая вода.
      И потом после паузы объявила:
      -- Я оставлю тебя на минутку. Схожу к себе и вернусь. Смотри не сбеги.
      Аревало с еще большим пылом углубился в работу. Его жена вернулась с парой кожаных перчаток и флаконом спирта.
      -- Почему ты никогда не покупаешь себе перчаток? -- рассеянно спросила она, поставила флакон у поленницы и, не ожидая ответа, продолжала: -- Поверь, пара перчаток никогда не помешает. Новые грабли уже готовы? Пойдем наверх, ты понесешь одно, я другое. Ах, я и забыла об этом полене.
      Она подхватила полено, похожее на булаву, и оба вернулись в зал. Поставили грабли у дверей. Хулия прошла за стойку, взяла металлический поднос, бокал и графин, наполнила графин водой.
      -- На случай, если она проснется, ведь в этом возрасте спят очень чутко -- если не слишком крепко, как дети, -- я пойду впереди с подносом. Ты держись за мной, вот с этим.
      Она указала на полено, лежащее на столе. Аревало заколебался; Хулия взяла полено и вложила ему в руку.
      -- Разве я не стою небольшого усилия? -- спросила она, улыбаясь, и поцеловала его в щеку.
      -- Почему бы нам не глотнуть чего-нибудь? -- предложил Аревало.
      -- Мне надо иметь ясную голову, а у тебя для бодрости есть я.
      -- Давай кончим поскорее, -- попросил Аревало.
      -- Куда торопиться? -- ответила Хулия. Они начали подниматься по лестнице.
      -- Под тобой ступени не скрипят, -- сказал Аревало, -- а я иду как медведь. Отчего я так неуклюж?
      -- Лучше бы они не скрипели, -- заметила Хулия. -- Неприятно будет, если она проснется.
      -- Еще один автомобиль на дороге. Почему сегодня их так много?
      -- Не больше, чем всегда.
      -- Только бы проезжали мимо. Кажется, один остановился?
      -- Нет, уже уехал, -- заверила его Хулия.
      -- А этот шум? -- спросил Аревало.
      -- Гудит в трубе.

Хулия зажгла свет в верхнем коридоре. Они подошли к комнате. Очень осторожно Хулия повернула ручку и приоткрыла дверь. Аревало уперся взглядом в затылок жены, только в затылок жены; потом вдруг отклонил голову и глянул внутрь. В его поле зрения попадала лишь пустая часть комнаты, такая же, как всегда: кретоновые занавески на окне, кусок изножия с украшениями, кресло в прованском стиле. Мягким и уверенным движением Хулия распахнула дверь. Все звуки, такие разнообразные до сих пор, внезапно смолкли. В тишине было что-то неестественное: тикали часы, но казалось, бедная женщина на постели уже не дышит. Может быть, она поджидала их, увидела и затаила дыхание. В кровати, повернувшись к ним спиной, она почему-то представлялась огромной, этакая темная волнистая глыба; выше в полумраке угадывались голова и подушка. Вдруг раздался храп. Наверное, боясь, что Аревало разжалобится, Хулия стиснула ему руку и прошептала:
      -- Давай.
      Рауль шагнул в пространство между кроватью и стеной и поднял полено. Потом с силой опустил. У женщины вырвался глухой стон, надрывное коровье мычание. Аревало ударил еще раз.
      -- Хватит, -- приказала Хулия. -- Посмотрю, мертва ли она.
      Она зажгла настольную лампу. Став на колени, осмотрела рану, прижалась ухом к груди старой дамы. Наконец встала.
      -- Молодцом, -- сказала она.
      Положив обе руки на плечи мужа, она взглянула на него в упор, притянула к себе, легко поцеловала. Аревало брезгливо передернуло, но он сдержался.
      -- Раулито, -- одобрительно прошептала Хулия. Она взяла полено из его руки.
      -- Гладкое, -- заметила она, проводя по коре пальцем в перчатке. -- Надо убедиться, не осталось ли щепок в ране.
      Положив полено на стол, она вернулась к покойной. Словно размышляя вслух, добавила:
      -- Все равно рану промоет. Неопределенным жестом она указала на белье, сложенное на стуле, платье, висящее на вешалке.
      -- Дай все сюда, -- сказала она. Одевая мертвую, она безразлично заметила: -- Если тебе неприятно, не смотри.
      Пошарив в карманах, она извлекла ключи. Потом подхватила труп под мышки и выволокла из постели. Аревало сделал шаг вперед, чтобы помочь.
      -- Предоставь это мне, -- удержала его Хулия. -- Не касайся ее. У тебя нет перчаток. Я не слишком верю в эти сказки об отпечатках пальцев, но рисковать ни к чему.
      -- Ты очень сильная, -- сказал Аревало.
      -- Какая тяжесть, -- откликнулась Хулия.
      Действительно, из-за возни с трупом нервы у обоих все-таки сдали. Хулия не позволяла ей помогать, и потому спуск по лестнице изобиловал всякими неожиданностями и напоминал пантомиму. Пятки мертвой колотили по лестнице.
      -- Точно барабан, -- сказал Аревало.
      -- Барабан в цирке перед смертельным номером.
      Хулия откинулась на перила, чтобы передохнуть и посмеяться.
      -- Какая ты хорошенькая, -- восхищенно сказал Аревало.
      -- Будь посерьезнее, -- попросила она и закрылась руками. -- Только бы нам не помешали. Звуки возобновились, особенно слышен был гул
      в трубе.

Оставив труп у лестницы, на полу, они поднялись наверх. Хулия перепробовала несколько ключей и наконец открыла чемодан. Сунула обе руки внутрь и затем показала мужу: в каждой был зажат набитый конверт. Она передала конверты Аревало, а сама подхватила шляпу дамы, чемодан, полено.
      -- Надо подумать, куда спрятать деньги, -- сказала она. -- Пускай полежат какое-то время.
      Оба спустились в зал. Дурашливым жестом Хулия глубоко надвинула шляпу на голову покойной. Сбежала в подвал, облила полено спиртом, сунула в огонь. Потом вернулась.
      -- Открой дверь и выгляни наружу, -- попросила она. Аревало подчинился.
      -- Никого нет, -- сказал он шепотом.
      Взявшись за руки, они вышли из дома. Стояла прохладная ночь, светила луна, шумело море. Хулия вошла в зал, вынесла чемодан, открыла дверцу машины -- огромного старомодного "паккарда", -- бросила чемодан внутрь.
      -- Пойдем за ней, -- прошептала Хулия и тут же повысила голос: -- Помоги мне. Я больше не могу таскать эту тяжесть. К черту отпечатки пальцев.
      Они погасили свет, вынесли даму, посадили ее между собой. Хулия включила мотор. Не зажигая огней, они подъехали туда, где дорога шла над самым обрывом, -- это было недалеко, метрах в двухстах от их "Грезы". Когда Хулия остановила "паккард", переднее левое колесо зависло над пропастью. Открыв дверцу, она приказала мужу: --Выходи.
      -- Не думай, что тут много места, -- возразил Аревало, осторожно пробираясь между машиной и обрывом.
      Хулия тоже вышла и толкнула труп за руль. Казалось, автомобиль сам по себе скользит в пропасть. -- Берегись! -- крикнул Аревало.
      Хулия захлопнула дверцу, наклонилась над обрывом, стукнула каблуком о край, посмотрела, как падает комок земли. Море кипело внизу, угольно-черное, в белых клочьях узорной пены.
      -- Вода еще поднимается, -- заверила Хулия. -- Один толчок -- и мы свободны!
      Они приготовились.
      -- Когда я скажу "давай", толкаем изо всех сил, -- предупредила она. -- Ну, давай!
      "Паккард" тяжело свалился с обрыва -- в его падении было что-то живое и жалкое, -- и молодые люди упали на землю, на траву, у края пропасти, судорожно обнимая друг друга. Хулия рыдала, как будто ничто на свете никогда не сможет ее утешить, и улыбалась сквозь слезы, когда Аревало целовал ее мокрое лицо. Наконец они встали и глянули вниз.
      -- Лежит, -- сказал Аревало.
      -- Лучше бы все унесло в море, но если и не унесет, тоже не страшно.
      Они пошли назад. Граблями уничтожили следы автомобиля на дорожке и на земляном дворе. Еще до того, как они убрали все улики и привели дом в идеальный порядок, занялся новый день.
      -- Пойдем поглядим, сколько у нас денег, -- сказал Аревало. Достав конверты, они принялись считать.
      -- Двести семь тысяч песо, -- объявила Хулия.
      Они порассуждали о том, что если женщина везла с собой больше двухсот тысяч песо в качестве задатка, она готова была заплатить за дом более двух миллионов; что за последние годы деньги очень упали в цене; что это им на руку, ибо суммы задатка хватит, чтобы расплатиться за дом и отдать проценты кредитору.
      Уже взбодрившись, Хулия сказала:
      -- К счастью, есть горячая вода. Вымоемся вместе и хорошенько позавтракаем.
      Честно сказать, несколько дней им было неспокойно. Хулия призывала к хладнокровию, говорила, что каждый прошедший день -- очко в их пользу. Они не знали, унесло ли море автомобиль или выбросило на берег.
      -- Хочешь, я пойду посмотрю? -- предложила Хулия.
      -- И не думай, -- ответил Аревало. -- Только представь, вдруг увидят, как мы там шныряем?
      Аревало с нетерпением ожидал автобуса, который, проходя после обеда, оставлял им газеты. Поначалу ни газеты, ни радио не сообщали об исчезновении дамы. Казалось, будто весь эпизод приснился им, убийцам.

Однажды ночью Аревало спросил жену: -- Как ты думаешь, я смогу молиться? Меня тянет помолиться, попросить сверхъестественные силы, чтобы море унесло машину. Нам жилось бы спокойнее. Никому и в голову бы не пришло связывать нас с этой чертовой старухой.
      -- Не бойся, -- ответила Хулия. -- Самое худшее, что может произойти, -- нас вызовут на допрос. Это не смертельно: что значит какой-то час в полицейском участке по сравнению со всей нашей счастливой жизнью? Неужели мы настолько безвольны, что не сможем это вынести? Против нас нет никаких улик. Как могут взвалить на нас вину за то, что случилось с бедной дамой?
      -- В тот вечер мы легли поздно, -- размышлял вслух Аревало. -- Этого нельзя отрицать. Любой проезжий мог увидеть свет.
      -- Мы легли поздно, но не слышали падения автомобиля.
      -- Нет. Мы ничего не слышали. Но что мы делали?
      -- Слушали радио.
      -- Мы даже не знаем, что передавали в тот вечер.
      -- Разговаривали.
      -- О чем? Если мы скажем правду, мы наведем их на мысль о мотивах преступления. Мы были разорены, и вдруг с неба сваливается старуха с чемоданом, полным денег.
      -- Если все, у кого нет денег, начнут убивать налево и направо...
      -- Сейчас нам нельзя отдавать долг, -- сказал Аревало.
      -- И чтобы не вызвать подозрений, -- саркастически продолжила Хулия, -- мы распростимся с "Грезой" и отправимся в Буэнос-Айрес жить как последние нищие. Ни за что на свете. Если хочешь, мы не заплатим ни песо, но я поеду к кредитору. Как-нибудь я его уломаю. Я пообещаю ему, что, если он даст нам передышку, дела поправятся и он получит все свои деньги. Я ведь знаю, что могу заплатить, потому буду говорить уверенно и сумею его убедить.
      Однажды утром радио, а позже и газеты заговорили об исчезнувшей даме.
      -- "В результате беседы с комиссаром Гарибето, -- прочел Аревало, -- у нашего корреспондента сложилось мнение, что полиция располагает определенными данными, не позволяющими исключить возможность преступления". Слышишь? Начинают толковать о преступлении.
      -- Это несчастный случай, -- возразила Хулия. -- Постепенно они сами убедятся. Сейчас еще полиция не исключает возможности того, что сеньора жива и здорова и блуждает Бог знает где. Поэтому здесь нет ни слова о деньгах, чтобы никому не вздумалось треснуть ее палкой по голове.
      Стоял сияющий майский день. Они сидели у окна, греясь на солнце.
      -- Что такое "определенные данные"? -- спросил Аревало.
      -- Деньги, -- без колебаний заявила Хулия. -- Только деньги. Кто-нибудь пришел и рассказал, что сеньора разъезжала с баснословной суммой в чемодане.
      Вдруг Аревало спросил:
      -- Что это там?
      Большая группа людей толпилась на дороге, в том месте, откуда упал автомобиль.
      -- Они обнаружили машину.
      -- Пойдем посмотрим, -- предложила Хулия.
      Будет подозрительно, если мы не проявим любопытства.
      -- Я не пойду, -- ответил Аревало.

Пойти им не удалось. Весь день в кафе были посетители. Наверное, возбужденный этим обстоятельством, Аревало был оживлен и разговорчив; он расспрашивал о случившемся, высказывал мнение, что в иных местах дорога подходит слишком близко к краю обрыва, но признавал, что, к сожалению, автомобилистам свойственна неосторожность. Чуть встревоженная, Хулия смотрела на него с восхищением.
      Вдоль обочины выстроились автомобили. Позже Аревало и Хулия заметили посреди скопища машин и людей какое-то длинношеее животное или насекомое невероятных размеров. Это был кран. Кто-то сказал, что кран простоит тут до утра, потому что уже смеркается. Другой сообщил:
      -- Внутри автомобиля -- отличного "паккарда" колониальных времен -- обнаружили даже два трупа.
      -- Они, поди, целовались, точно голубки в гнездышке, и вдруг -- кувырк! -- "паккард" вылетает за край обрыва и шлепается в воду.
      -- Прошу прощения, -- вмешался тонкий голос, -- но автомобиль не "паккард", а "кадиллак".
      В "Грезу" вошел полицейский, офицер, в сопровождении седого господина в нахлобученной шляпе и зеленом плаще. Сняв шляпу, господин поздоровался с Хулией. Дружески взглянув на нее, он заметил:
      -- Работаем, а?
      -- Людям всегда кажется, что кафе приносит Бог знает какой доход, -- ответила Хулия. -- К сожалению, не каждый день дела идут, как сегодня.
      -- Но вы не жалуетесь, верно?
      -- Нет, я не жалуюсь.
      Обращаясь к полицейскому, господин в плаще заметил:
      -- Если бы мы не пахали на наше управление, а обзавелись таким уютненьким кафе или баром, мы бы тоже не жаловались. Терпение, Маторрас.
      Некоторое время спустя господин в зеленом плаще спросил Хулию:
      -- Вы слышали что-нибудь в ночь происшествия?
      -- А когда это было? -- спросила она.
      -- Очевидно, в пятницу ночью, -- сказал полицейский в форме.
      -- В пятницу ночью? -- переспросил Аревало. -- По-моему, я ничего не слышал. Не помню.
      -- Я тоже, -- сказала Хулия.
      Извиняющимся тоном господин в плаще сообщил:
      -- Наверное, через несколько дней мы вас побеспокоим и вызовем в Мирамар, в комиссариат, дать показания.
      -- А тем временем пришлете полицейского, чтобы он обслуживал клиентов? -- спросила Хулия.
      Господин улыбнулся.
      -- Это было бы крайне неосторожно, -- сказал он. -- На жалованье, которое им платят, не разживешься.
      В эту ночь молодые люди почти не спали. Лежа в постели, они говорили о визите полицейских, о том, какой линии придерживаться в ходе допроса, если их вызовут; об автомобиле с трупом, который все еще лежал под обрывом. На рассвете Аревало заговорил о буре, об урагане -- он уже стих, но волны наверняка унесли машину в море.

Еще не окончив фразу, он уже понял, что спал и буря ему приснилась. Оба рассмеялись.
      Наутро кран поднял автомобиль вместе с покойной. Один из клиентов, попросивший анисовую настойку, объявил: -- Ее принесут сюда.
      Они ждали и ждали, но потом выяснилось, что труп увезли в Мирамар.
      -- Сейчас столько современных аппаратов, -- сказал Аревало, -- экспертиза мигом обнаружит, что раны старухи не от ударов об углы автомобиля.
      -- И ты веришь в это? -- спросила Хулия. -- Вся эта экспертиза проводится в крохотной комнатушке, где так называемый эксперт греет на примусе мате. Посмотрим, что они обнаружат, когда перед ними положат старуху, вымоченную в морской воде.
      Прошла неделя, в ходе которой у них было весьма оживленно. Иные из тех, кто побывал здесь в день, когда нашли автомобиль, вернулись с семьей, с детьми или парами.
      -- Видишь, как я была права, -- говорила Хулия. -- "Греза" -- замечательное место. Просто несправедливо, что сюда никто не приходил. Теперь нас уже знают, к нам будут ездить. Если повезет, так во всем.
      Пришла повестка от следователя. -- Вот еще, не пойду, пусть хоть солдат присылают, -- возмутился Аревало.
      В назначенный день они явились минута в минуту. Первой вошла Хулия. Аревало, когда подошел его черед, слегка разнервничался. За столом его поджидал седой господин, тот, что, одетый в зеленый плащ, навестил их в "Грезе"; теперь он был без плаща и приветливо улыбался. Два-три раза Аревало подносил платок к глазам -- почему-то они слезились. К концу беседы он почувствовал себя уверенно и спокойно, словно сидел в кафе с друзьями, и подумал (хотя позже и отрицал это), что следователь -- сама любезность. Наконец седой господин сказал:
      -- Большое спасибо. Вы можете идти. Поздравляю вас. -- И после паузы добавил, пожалуй, чуть презрительно: -- С такой женой.
      Они вернулись в "Грезу", Хулия принялась за стряпню, Аревало накрывал на стол.
      -- Что за мерзкий народ, -- твердил он. -- За ними вся государственная машина, им ничего не стоит изничтожить любого, кто имеет несчастье попасть в их лапы. Ты сносишь их оскорбления в надежде, что тебе еще удастся выскочить и глотнуть свежего воздуха, не дай Бог оступиться -- тебя начнут пытать, ты скажешь что попало и будешь гнить в тюрьме, пока не сдохнешь. Даю слово, знай я, что меня не тронут, я пристукнул бы этого, в плаще.
      -- Ты точно разъяренный ягуар, -- смеясь, сказала Хулия.-- Все уже позади. -- Позади, но только на сегодня. А кто знает, сколько таких бесед -- или кое-чего похуже -- ждет нас в будущем.
      -- Не думаю. Раньше, чем ты предполагаешь, дело забудется.
      -- Только бы поскорее. Иногда я спрашиваю себя, так ли уж не правы те, кто говорит, что за все надо платить.
      -- Платить? Какая ерунда. Не задумывайся слишком, и все образуется, -- успокоила его Хулия. . Их вызвали еще раз, состоялся еще один диалог с господином в зеленом плаще; все было совсем не страшно, а затем наступило облегчение. Прошло несколько месяцев. Аревало просто не верилось, но Хулия, похоже, была права: о преступлении и впрямь забыли. Благоразумно прося всякий раз новую отсрочку, словно у них не было денег, они выплатили долг. К весне они купили себе старый "пирс-эрроу". Хотя машина пожирала много бензина -- поэтому она и стоила так дешево, -- молодые люди пристрастились к прогулкам и почти каждый день ездили в Мирамар за продуктами или под каким-нибудь другим предлогом. В течение всего лета они уезжали часов в девять утра, а в десять уже возвращались, но в апреле, устав поджидать клиентов, гуляли и после обеда. Приятно было прокатиться по приморской дороге.

Однажды к вечеру, возвращаясь домой, они впервые заметили человечка. Веселые, поглощенные друг другом, как двое влюбленных, они разговаривали о море, о том, как завораживает вид этих просторов, и вдруг увидели идущий за ними автомобиль. За рулем сидел щуплый человечек. В его назойливости им почудился какой-то темный умысел. Аревало обнаружил преследователя, взглянув в зеркало: тот бесстрастно вел машину, такой чинный и невозмутимый, -- как возненавидел вскоре Аревало его лицо; передний бампер "опеля" почти касался заднего бампера их "пирс-эрроу". Поначалу Аревало решил, что это один из тех неосторожных автомобилистов, которые никогда не научатся хорошо вести машину. Боясь, что при первом торможении "опель" врежется в него, Аревало высунул руку, помахал ею, уступая дорогу, слегка сбавил скорость; но человечек тоже сбавил
      скорость и по-прежнему держался позади. Тогда Аревало решил оторваться. Подрагивая от напряжения, "пирс-эрроу" набрал скорость сто километров в час: но современная машина преследователя была все так же рядом.
      -- Что надо этому кретину? -- возмущенно воскликнул Аревало. -- Что он к нам пристал? Остановиться и врезать ему как следует?
      -- Нам, -- напомнила Хулия, -- вовсе ни к чему приключения, которые заканчиваются в полиции.
      Аревало уже настолько забыл о старой даме, что чуть было не спросил, почему.
      Когда на шоссе появились другие машины, "пирс-эрроу", управляемый умелой рукой, замешался среди них и ускользнул от непонятного преследователя. Подъезжая к "Грезе", они снова оживились: Хулия расхваливала мастерство мужа -- и это при том, что машина у них старая.
      Ночью, в постели, им припомнилась встреча на дороге; Аревало спросил, кто же этот человечек, что было у него на уме.
      -- А может, нам только показалось, что он гнался за нами, -- объяснила Хулия, -- между тем это был просто рассеянный, незлобивый сеньор, выехавший на прогулку.
      -- Нет, -- ответил Аревало. -- Он полицейский, или негодяй, или кое-кто похуже.
      -- Надеюсь, -- сказала Хулия, -- ты не станешь думать теперь, что за все надо платить, что этот
      нелепый человечек -- олицетворение рока, дьявол, преследующий нас за то, что мы сделали.
      Аревало безучастно смотрел перед собой и не отвечал.
      -- Как хорошо я тебя знаю, -- улыбнулась его жена.
      Он помолчал, а потом начал просительным тоном:
      -- Нам надо уехать, Хулита, понимаешь? Здесь мы попадемся. Нельзя оставаться и ждать, пока нас сцапают. -- Он умоляюще посмотрел на нее. -- Сегодня человечек, завтра кто-нибудь другой. Понимаешь? Всегда кто-то будет гнаться за нами, пока мы не потеряем голову, пока мы не сдадимся. Давай убежим. А вдруг еще есть время.
      -- Какие глупости, -- сказала Хулия. Она повернулась к нему спиной, потушила лампу и заснула. На следующий день, выехав после обеда, они не встретили человечка, но через день он появился снова. Поворачивая назад, к дому, Аревало увидел его в зеркало. Он захотел оторваться, выжал газ до предела и с неудовольствием отметил, что человечек не отстает, едет все так же близко, впритык. Аревало притормозил, почти остановился, высунул руку, махнул ею, прокричал:
      -- Проезжайте, проезжайте! Человечку ничего не оставалось, как подчиниться. Он проехал мимо них на одном из опасных участков, где дорога шла над самым обрывом.

Молодые люди успели его рассмотреть -- лысый, в больших черепаховых очках, торчащие уши, тонкие подстриженные усики. Фары "пирс-эр-роу" осветили его лысину и уши.
      -- Тебе не хочется стукнуть его палкой по голове? -- смеясь, спросила Хулия.
      -- Ты видишь его глаза в зеркале? -- спросил Аревало. -- Он шпионит за нами, таясь.
      И тут начались гонки наоборот. Преследователь ехал впереди, он увеличивал или уменьшал скорость по мере того, как увеличивали или уменьшали скорость они.
      -- Что ему надо? -- с плохо скрытым отчаянием спросил Аревало.
      -- Давай остановимся, -- ответила Хулия. -- Ему придется уехать.
      -- Вот еще. Зачем нам останавливаться? -- воскликнул Аревало.
      -- Чтобы освободиться от него.
      -- Так мы не освободимся.
      -- Стой, -- повторила Хулия. Аревало остановил машину. Несколькими метрами впереди человечек тоже затормозил.
      -- Я его исколочу! -- прерывающимся голосом прокричал Аревало.
      -- Не выходи, -- попросила Хулия. Аревало вышел и побежал, но преследователь
      тронулся с места и, не торопясь, поехал вперед,
      вскоре пропав за поворотом.
      -- Теперь надо подождать, пусть отъедет подальше, -- сказала Хулия.
      -- Он не уедет, -- сказал Аревало, садясь в машину.
      -- Давай удерем в другую сторону.
      -- Удрать? Ни в коем случае.
      -- Пожалуйста, подождем десять минут, -- попросила его Хулия.
      Аревало показал ей часы. Они сидели молча. Не прошло и пяти минут, как он сказал:
      -- Хватит. Клянусь тебе, "опель" стоит за поворотом.
      Аревало был прав: за поворотом они сразу же увидели стоящую машину. Аревало яростно нажал на педаль,
      -- Ты с ума сошел, -- прошептала Хулия. Страх жены словно подстегнул его, и он увеличил скорость. Как бы ни рванул с места "опель", они все равно настигнут его, он еще стоял, а они уже мчались со скоростью больше ста километров в час.
      -- Теперь мы гонимся за ним, -- возбужденно крикнул Аревало.

Они догнали "опель" на другом опасном участке -- там, где несколько месяцев назад они сбросили в пропасть машину со старой дамой. Вместо того, чтобы объехать "опель" слева, Аревало взял правее; человечек вильнул влево, к обрыву. Аревало шел справа, почти выталкивая другую машину с дороги. Поначалу казалось, что борьба двух упрямцев будет долгой, но внезапно человечек испугался, уступил, свернул еще левее, и молодые люди увидели, как "опель" перелетел через край и упал в пустоту.
      -- Не останавливайся, -- приказала Хулия. -- Нас не должны здесь видеть.
      -- И даже не проверить, жив он или мертв? Всю ночь спрашивать себя, не явится ли он наутро грозным обвинителем?
      -- Ты прикончил его, -- ответила Хулия. -- Дал себе волю. Теперь не думай об этом. И не бойся. Если он появится, тогда посмотрим. Черт побери, проигрывать, так достойно.
      -- Я больше не буду думать, -- сказал Аревало.
      Первое убийство -- потому, что они убили из-за денег, или потому, что покойная доверилась им, или из-за допросов в полиции, или оттого, что это было в первый раз, -- подействовало на них угнетающе. Теперь, совершив новое убийство, они забыли о прежнем; на этот раз их беспричинно раздразнили, ненавистный преследователь гнался за ними по пятам, покушаясь на их благополучие, которым они еще не вполне насладились... После второго убийства они жили счастливо.
      Они прожили счастливо несколько дней, вплоть до понедельника, когда в час сиесты в зале появился толстяк. Он был неправдоподобно толст, его огромное дряблое тело расползалось в стороны, как
      квашня, вот-вот польется через край; у него были тусклые водянистые глаза, бледная кожа, широченный двойной подбородок. Стул, стол, чашечка кофе и стаканчик темной каньи (вино из сахарного тростника), которые он спросил, -- все по сравнению с ним казалось игрушечным, хрупким.
      -- Я его где-то видел, -- заметил Аревало. -- Только не помню, где.
      -- Если бы ты его видел, ты бы запомнил. Такого человека не забудешь, -- ответила Хулия.
      -- Он не уходит.
      -- Пусть себе не уходит. Пусть сидит хоть весь день -- лишь бы платил.
      Он и просидел у них весь день. И вернулся на следующий. Сел за тот же столик, попросил кофе и темную канью.
      -- Видишь? -- спросил Аревало.
      -- Что я вижу? -- спросила Хулия.
      -- Еще один человечек.
      -- Некоторая разница все же есть, -- ответила Хулия и рассмеялась.
      -- Не знаю, как ты можешь смеяться, -- сказал Аревало. -- Я больше не могу. Если он из полиции, лучше знать это сразу. Если позволить ему приходить каждый день и просиживать здесь часами, ничего не говоря и не сводя с нас глаз, у нас в конце концов сдадут нервы; ему останется лишь зарядить капкан -- и мы попадемся. Я не хочу больше проводить ночи без сна, ломая голову над тем, что задумал этот новый тип. Я же сказал: всегда кто-нибудь да объявится...
      -- А может, он ничего не задумал. Просто печальный толстяк... -- заметила Хулия. -- Я полагаю, лучше всего оставить его в покое, пусть киснет в собственном соку. Переиграть его в его же игру. Если ему угодно являться каждый день, пусть является, платит, и дело с концом.
      -- Так лучше всего, -- ответил Аревало, -- но в этой игре выигрывает тот, кто дольше выдержит, а я уже на пределе.

Наступил вечер. Толстяк не уходил. Хулия принесла ужин для себя и для мужа. Они поели на стойке.
      -- Сеньор не будет ужинать? -- с полным ртом спросила Хулия толстяка.
      -- Нет, спасибо, -- ответил тот. -- Ах, хоть бы ты ушел, -- вздохнул Аревало, глядя на него.
      -- Заговорить с ним? -- предложила Хулия. -- Вытянуть что-нибудь?
      -- Может, он и не станет говорить с тобой, -- отозвался Аревало, -- будет отвечать "да, да", "нет, нет".
      Но толстяк не уклонился от разговора. Он посетовал на погоду -- слишком сухую для посевов, -- на людей и их необъяснимые вкусы.
      -- Как это они до сих пор не разнюхали про
      ваше кафе? Это самое красивое место на берегу, -- сказал он.
      -- Ну, -- сказал Аревало, который прислушивался к разговору, сидя за стойкой, -- если вам нравится кафе, значит, вы наш друг. Пусть сеньор просит, что пожелает, -- хозяева угощают.
      -- Раз вы так настаиваете, -- отозвался толстяк, -- я выпью еще стаканчик темной каньи.
      Потом он согласился еще на один. Он уступал им во всем. Играл с ними в кошки-мышки. И вдруг, словно канья развязала ему язык, он заговорил:
      -- Такое чудесное место, и такие дела происходят. Вот досада.
      Взглянув на Хулию, Аревало безнадежно пожал плечами.
      -- Какие дела? -- рассердилась Хулия.
      -- Я не говорю, что здесь, -- признал толстяк, -- но рядом, на обрыве. Подумать только, сначала одна машина, потом другая падают в море в том же самом месте. Мы узнали по чистой случайности,
      -- О чем? -- спросила Хулия.
      -- Кто "мы"? -- спросил Аревало.
      -- Мы, -- ответил толстяк. -- Видите ли, владельца этого "опеля", что свалился в море, -- его фамилия Трехо -- несколько лет назад постигло несчастье. Его дочка, молодая девушка, утонула, купаясь тут поблизости. Ее унесло в море и так и не выбросило. Человек этот был вдовец; потеряв дочь, он остался один на свете. Он перебрался жить поближе к морю, в те места, где утонула дочь, наверное, ему казалось -- он был уже немного не в себе, но это понятно, -- что так он будет рядом с ней. Этот сеньор Трехо -- может, вы его и встречали: невысокий, щуплый, лысый, с аккуратными усиками и в очках -- был добрейшей души человек, он жил, замкнувшись в своем горе, ни с кем не виделся, кроме своего соседа, доктора Лаборде, который как-то лечил его и с тех пор навещал каждый вечер после ужина. Друзья пили кофе, разговаривали, играли партию в шахматы. И так вечер за вечером. Вы-то, молодые, счастливые, скажете мне: ну и жизнь. Привычки других кажутся порой такими нелепыми, но, видите ли, эта рутина помогает людям перемогаться, потихоньку существовать. И вот однажды вечером, совсем недавно, сеньор Трехо сыграл партию в шахматы из рук вон плохо.

Толстяк замолчал, словно только что сообщил нечто интересное и крайне важное. Потом спросил:
      -- И знаете, почему?
      -- Я не ясновидящая, -- отрезала Хулия. -- Потому что в этот день, проезжая по приморской дороге, сеньор Трехо встретил свою дочь. Может, оттого, что он не видел ее мертвой, он убедил себя, что она жива, что это она. По крайней мере, он поверил, будто видел ее. До конца он не обманывался, но эта мысль захватила его. И думая, что видит свою дочь, он знал, что лучше не приближаться, не заговаривать с ней. Бедный сеньор Трехо не хотел,
      чтобы иллюзия рассеялась. Его друг доктор Лаборде разбранил его в тот вечер. Немыслимо, сказал доктор, чтобы он, Трехо, культурный человек, вел себя как ребенок, играл с глубокими и священными чувствами; это дурно и опасно. Трехо признал, что его друг прав, но заявил, что если сначала умышленно поддался этой игре, то потом в игру вступили какие-то иные, высшие силы, что-то более могучее, другой природы, быть может, судьба. Ибо случилось невероятное: девушка, которую он принял за свою дочь, -- видите ли, она ехала в старом автомобиле, которым правил молодой человек, -- попыталась ускользнуть. "Эти молодые люди, -- сказал сеньор Трехо, -- для просто посторонних вели себя необъяснимо. Заметив меня, они бросились удирать, словно она и вправду была моя дочь и по каким-то таинственным причинам хотела скрыться. Я почувствовал, что под моими ногами вдруг разверзлась пропасть, что этот привычный мир вдруг стал сверхъестественным, и все время повторял в душе: не может быть, не может быть". Он понимал, что поступает нехорошо, но попытался догнать их. Молодые люди снова сбежали. Толстяк смотрел на них, не мигая, своими водянистыми глазами. После паузы он продолжил:
      -- Доктор Лаборде сказал ему, что нельзя приставать к чужим людям. "Надеюсь, -- повторил он, -- что, если ты еще раз встретишь молодых людей, ты не станешь гоняться за ними и надоедать им".
      -- Совет Лаборде был совсем не плох, -- отметила Хулия. -- Нечего надоедать незнакомым. А почему вы это рассказываете?
      -- Ваш вопрос вполне уместен, -- подтвердил толстяк, -- он попал в самую точку. Ведь мысли каждого скрыты от нас, и мы не знаем, с кем сейчас говорим. А сами кажемся себе прозрачными; но это совсем не так. Ближний знает о нас лишь то, что говорят ему внешние знаки; он поступает, как древние оракулы, разглядывавшие внутренности мертвых животных, следившие за полетом птиц. Система эта далеко не совершенна и приводит к всевозможным ошибкам. Например, сеньор Трехо предположил, будто молодые люди убегают от него оттого, что она -- его дочь; они же чувствовали за собой Бог знает какую вину и приписывали бедному сеньору Трехо Бог знает какие намерения. Думается мне, на шоссе были гонки с преследованием, и они привели к несчастному случаю, к гибели Трехо. Несколько месяцев назад в том же месте, при похожих обстоятельствах погибла одна сеньора. Теперь к нам пришел Лаборде и рассказал историю своего друга. Почему-то я сопоставил один несчастный случай или, скажем, один факт с другим. Сеньор, вас я видел в отделе расследований в тот раз, когда мы вызывали вас для дачи показаний, но тогда вы тоже нервничали и, наверное, не помните меня. Цените мою откровенность, я кладу свои карты на стол.
      Он посмотрел на часы и положил на стол руки.
      -- Сейчас мне пора уходить, но времени у меня предостаточно, так что завтра я вернусь... -- И, указав на стакан и чашку, спросил: -- Сколько с меня?
      Толстяк встал, сурово простился и вышел. Аревало сказал, словно обращаясь к себе самому:
      -- Каково?
      -- У него нет доказательств, -- отозвалась Хулия. -- Будь у него доказательства, при всем его свободном времени он бы нас арестовал. . -- Не спеши, он нас еще арестует, -- устало сказал Аревало. -- Толстяк идет по верному следу: он расследует наши денежные обстоятельства до и после смерти старухи и найдет ключ.
      -- Но не доказательства, -- настаивала Хулия.
      -- Зачем доказательства? Ведь есть мы со своей виной на душе. Почему ты не хочешь взглянуть фактам в лицо, Хулия? Нас затравили. -- Давай убежим, -- попросила Хулия. --Поздно. Нас выследят и поймают. -- Будем драться вместе.
      -- Порознь, Хулия, каждый в своей камере. Выход только один: покончить с собой.
      -- Покончить с собой?
      -- Надо уметь проигрывать, ты сама это говорила. Вместе, вдвоем, забыть об этом кошмаре, этой усталости.
      -- Поговорим завтра. Сейчас тебе надо отдохнуть.
      -- Нам обоим надо отдохнуть.
      -- Пошли.
      -- Ступай. Я приду чуть погодя. Рауль Аревало закрыл окна, опустил жалюзи, один за другим закрепил шпингалеты, подтянул обе створки входной двери, толкнул задвижку, повернул ключ, наложил тяжелый железный засов.

birhili hekaýany yzlygyna saradyp gürrüň berişini haladym (tehnikasyny).
ilki "penjiräni ýapyp" adam öldürmekçi boluşlaryndan başlaýar, soň yza saradyp ol molodoýlaryň duşuşuşlaryna, kafeli biznes-planlaryna dolanyp ýene-de o birazdan ölmeli betbagt garry-hanyma eltýär gürrüňi.
soň ýene yza saradyp bankrotyň işiginde duran ol işigaýdanlaň gürrüňine dolanýar we ol bagtyýatan hanym-garrynyň olaryň kafesine azaşyp gelişinden gep urýar. dowamy jenaýat bilen dowam edýär... garaz o bolýa, bu bolýa... hekaýaň soňy ýene başdaky sözleme yza saradylýar - nobatdaky jenaýat üçin "penjire ýapylýar, ştor göýberilýär, ildirgiçler ildirilýär...."

inni ýaňlyşlar üssünne iş:
----
Eger «Opel» birden säginäýse, gelip urulmagyndan heder eden Arewalo elini çykaryp salgady-da, çalaja ýuwaşap ýol berdi.

(tersine bolupdyr. "Opel" säginmeli däl, Opel yzdaky. olar säginse Opeliň yzlaryndan urmagyndan heder edýän bolmaly. yşanmasaňyzlar orsçasyna bakaýyňlar).
 
Боясь, что при первом торможении "опель" врежется в него, Аревало высунул руку, помахал ею, уступая дорогу, слегка сбавил скорость...

---
 
Ýolda başga-da maşynlar peýda bolanda ökde elde dolandyrylýan «Pirs-errou» olara goşulyp, düşnüksiz yzarlaýançydan dyndy.
 
Когда на шоссе появились другие машины, "пирс-эрроу", управляемый умелой рукой, замешался среди них и ускользнул от непонятного преследователя.

(bir hiljek ýaly. "...roly ökde sürüjiniň ellerinde bolan "Pirs-errou" olara goşulyp..." ýalyrak almalymy? "...ökde elde dolandyrylýan-a" birhili eşdilýo).

 ---
 
— Çişik dogry yz çalýar: ol kempir ölmänkä hem ölenden soňky pul ýagdaýymyzy derňär, onsoň açaryny tapar.
 
-- Толстяк идет по верному следу: он расследует наши денежные обстоятельства до и после смерти старухи и найдет ключ.

("açaryny tapar" diýmän "...ýumagyň ujuny tapar" -diýilse näderdi-kä?)

---
Umuman-a, terjimä söz ýok (ýokarkylardan bgşa) :-) 
hezil edip okadym, kino gören ýaly etdi.

ýazan tüweleme!;
terjime eden maşalla!;
paýlaşan respekt!
Mango-ýa telpek!

hemmesine berekella!

Gowy bellikler. Adyna-da "Gabryň gazylşy" diýmeli ekenmi?

23-e. "gabryň gazylyşy" diýseň bolardy welin, biziň obamyzda gabyr diýmek kyn, gabyr gazmagam kyn.... şondan ötri "girdaba düşülipdir"...
näme-de bolsa, "ölüm-ýitim bolmasyn" diýmändirler.