TÜRKMEN EDEBIÝATY

Baş sahypa » 2024 » Апрель » 27 » Girdaba düşenler / nowella
12:19
Girdaba düşenler / nowella

Girdaba düşenler
nowella


Raul Arewalo penjiräni ýapdy, ýukajyk tagtalardan edilen eňsini goýberdi, ildirgiçleri birin-birin ildirdi, daşky gapynyň iki taý gabsasynam özüne çekdi-de, sokmany sürüp bekledi, açary towlady, agyr demir germewem goýberdi. Tirsekleri bilen söýege direnip duran aýaly ýuwaşja dillendi:
— Bu ümsümligi! Hatda deňziň sesem eşidilenok-da.
— Biz hiç haçanam gapymyzy ýapyp goýmandyk, Huliýa — diýip, adamsy ýatlatdy. — Eger biri geläýse, ýapyk gapymyzy görüp üşeriler.
— Gijäniň ýarynda kim gelsin?! — diýip, Huliýa garşy çykdy. — Akylyň berin ýerindemi? Müşderiler şeýdip, yzly-yzyna gelip duranlygynda, biz bergä batyp oturmazdyk. Öçür çyrany.
Adamsy boýun boldy. Jaý garaňkyrady, diňe söýegiň ýokarsyndaky çyra ýanýardy.
— Isläniňi et, ýöne nämüçin başga çykalganyň ýokdugyna men-ä düşünemok — diýip, Arewalo özüni atanak çyzykly saçak bilen örtülen stoluň ýanyndaky oturgyja goýberdi.
Bu ikisi örän görmegeýdi, özlerem şeýlebir ýaşdylar welin, hiç kim olary hojaýyndyr öýtmezdi. Aksowult saçy keltejik gyrkylan Huliýa stoluň ýanyna gelip, oňa ellerini diräp, adamsyna dikanlap seretdi-de, ýuwaşja, ýöne kesgitli:
— Başga çykalga ýok — diýdi.
— Bilmedim-dä — diýip, Arewalo nägile dillendi. — Girdeji almasagam, biz bagtlydyk.
— Ýuwaşyrak — diýip, Huliýa onuň sözüni böldi. Elini galdyrdy-da, diňşirgenip, basgançaga bakan öwrüldi.
— Entegem gezmeläp ýör. Henizem ýatanok. Beýdip ýörşüne asylam uklamaz.
Arewalo başlan gürrüňini dowam etdi:
— Wyždanymyza şu agyr ýüki uranymyzdan soň, bagtly bolup bilermikäk diýip, öz-özüme sowal berýän.

***


Olar iki ýyl ozal Nekoçeada, deňizýaka myhmanhanada duşuşyp tanşypdylar. Gyz-a ene-atasy bilen, ýigidiňem ýeke özi dynç alýardy. Goş birikdirmekçi boldular. Buenes-Aýrese, ýüreklerine düşen işe dolanyp baraslary gelmedi. Olaryň arzuwy deňziň üstüne abanyp duran gaýalaryň birinde, çolaja bir ýerde kafe açynmakdy. Hiç zat, hatda toý tutmagam başa bararly däldi, sebäbi olaryň pullary ýokdy. Bir gezek awtobusda gaýaly kenar bilen gidip barýarkalar, gyzyl kerpiçden salnyp, üçegi çal şifer bilen örtülen ýalňyz jaýy gördüler, ol edil kert kenarda sosnalar bilen gurşalyp durdy, ýanynda bolsa gyrymsy agaçlaryň aňyrsynda çala saýgardýan: «Kafe üçin aňrybaş amatly. Satylýar» diýen bildiriş görünýärdi. Olar biri-birine bu zatlar düýşe meňzeş diýişdiler, dogrudan-da, hut düýşdäki ýaly, şol minutdan başlap ähli kynçylyklar ýitirim boldy. Agşam myhmanhananyň ýanyndaky oturgyçda otyrkalar, bir hoşniýetli jenap bilen tanyşdylar, oňa-da öz paýhassyz meýilnamalary barada gürrüň berdiler. Bu jenabam, eger soňra şärik etseler, karz pul bermäge taýyn başga bir jenaby tanaýan eken.
Gepiň keltesi, goş birikdirdiler, kafelerinem açdylar, «Çyrajyk» diýen ýazgyny bolsa suwap, üstünden «Arzuw» diýip ýazdylar.
Megerem, kafeniň özüne gelşip duran adyny çalyşmagyň oňat alamat däldigini aýtjaklar hem tapylar, bir zat welin jedelsiz: ýaşlaryň arzuwlary hasyl bolan bu çola ýer diýseň owadandy, ýöne müşderiler welin bu ýere gelmeýärdiler. Huliýa bilen Arewalo salgyt töläp, bergilerinem doly berip boljak puly hiç haçanam toplap bilmejekdiklerine ahyrsoňy düşündiler, karzyň göterimi bolsa baş aýlar derejede artyp barýardy. Olar öz «Arzuwlaryny» ýitirmek, Buenos-Aýrese dolanyp, her kimiň öz edarasynda şol bir ýüregedüşgünç iş bilen gümra bolmak barada asyl-ha eşideslerem gelmeýärdi.
Başda bar zat gülala-güllükdi welin, indi hiç zat ugruna bolmansoň, täleý birden gaharlanyp, olara badak atan ýaly boldy. Olar şu jaýda ýaşaýandyklary üçin, gün geçdigiçe has garyplaşdylar, has mährem, has bagtly boldular, ony ýitirmekden günsaýyn has beter gorkdular, ine, birdenem, eşigini üýtgedip, bulary synamak üçin arşdan ýollanan perişde ýa-da eli ähli dertlerden halas edýän dermanly jadygöý lukman ýaly bolup, bir nätanyş gartaşan zenan olaryň alnynda peýda boldy. Ol häzir ikinji gatda gyzgyn suw akyp, bugaryp duran wannanyň ýanynda eşiklerini çalyşýardy.

***


Biraz wagt ozal bular boş zaldaky myhmana biderek garaşýan stoljuklaryň biriniň başynda ýalňyz özleri oturyp, hasap-hesip depderlerini barlaýardylar hem-de ýene-de umytsyz gürrüňe başlapdylar:
— Kagyzlary hernäçe dörjelesek-de, içinden pul tapmarys — diýip, bu işden çalt ýadan Arewalo dil ýardy. — Töleg günem ýakynlady.
— Ýöne biz ýan berib-ä bilmeris — diýip, Huliýa jogap berdi.
— Gep ýan bermekde ýa bermezlikde däl, biziň gürrüňimizden kän bir netije ýok, gury söz bilen gudrat döredip bolmaz. Biz näme edip bileris? Ýene Nekoçea hem Miramara mahabat hatlaryny ibermelimi? Olaram-a bize arzan düşmedi. Netijesi näme? Birnäçe hanym gelip, hersi bir käse çaý içip gitdi.
— Diýmek, sen ýeňlenimizi boýun alyp, Buenos Aýrese dolanmagymyzy teklip edýäň-dä?
— Ikimiz islendik ýerde-de bagtly bolarys.
Huliýa «boş warsakylardan ýüreginiň bulanýandygyny» aýdyp jogap berdi, Buenos-Aýresde diňe şenbe we ýekşenbe günleri görşerler, onsoň nädip bagtly boljakmyşlar, üstesine-de, adamsynyň işe girjek edarasynda aýallaram bolar.
— Ahyrsoňunda-da men ýaly o diýen betnyşan bolmadyk birini taparsyň — diýibem sözüni jemledi. Adamsy:
— Sen, näme, maňa ynanaňokmy? — diýdi.
— Ýok-la, ynanýan. Ýöne hemişe gününi bir jaýda geçirýän erkek bilen aýal hökman bir düşege girýärler.
Arewalo gara depderi gaharly ýapyp jogap gaýtardy:
— Ýok, meniň dolanasym gelenok. Ýaşamaga şundan gowy ýer ýok, ýöne edil häziriň özünde içi puldan doly çemedanly perişde peýda bolaýmasa...
— Bu näme? — diýip, Huliýa onuň sözüni böldi.
Iki sany ugurdaş sargylt şöhle çaltlyk bilen zaly kesip geçen ýaly boldy. Soňra awtoulagyň sesi eşidildi, birsalymdanam gapynyň agzynda bir zenan peýda boldy. Ol aşagyndan çal saçlary çykyp duran tegelek şlýapalydy, egni biraz gapdala gyşaran ýol ýapynjasy bardy, sag elinde bolsa çemedany berk saklap durdy.
Hanym olara seretdi-de, köne tanyşlaryny gören ýaly ýylgyrdy. Ol:
— Siziň otagyňyz barmy? — diýip sorady. — Siz maňa otag berip biljekmi? Ýekeje gijelik. Garbanma meýlim ýok, ýöne maňa bir gije ýatyp-turmak üçin otag gerek, onsoňam, eger mümkin bolsa, gyzgynrak wanna...
Olar «elbetde» diýdiler, hanymam şadyýanlyk bilen «taňryýalkasyn, taňryýalkasyn» diýip gaýtalap başlady. Soň dünýewi üýşmeleňlerde baý zenanlaryň jedirdeýişleri ýaly, ýasama, joşgunly äheňde köp gürläp, biraz tolgunyp düşündirmäge durdy:
— Haýsydygynam bilemok, bir şäherjikden çykanymda azaşypdyryn, saga sowulmaň ýerine çepe sowlandyryn-da. Ine, onsoň şu ýere — siziň ýanyňyza geldim, bäri Miramaryň golaýy gerek, şeýle dälmi? Maňa bolsa Nekoçeadaky myhmanhanada garaşýarlar. Ýöne, bilýäňizmi, size bir zat aýdasym gelýär? Ikiňiziňem şeýle ýaş, şeýle görmegeýdigiňize begenýän, hawa, owadan — muny sizden çekinmän aýdyp biljek — men bir kempir ahyryn, özüňizem ynam döredýäňiz. Büs-bütin köşeşmek üçin size bada-bat bir syry açasym gelýär: men gorkdum, eýýäm garaňky ahyryn, özümem çemedanymdaky ep-eslije pulum bilen azaşdym, häzir bolsa adamlar sähel zat üçin islendik kişini öldürmäge-de taýyn. Ertir günortana çenli Nekoçea barasym gelýär, ýetişerin-le, siz nähili pikir edýäňiz? O ýerde sagat üçde auksionda bir jaý satylýar, şol jaýy görelim bäri satyn alasym gelýär. Ol deňizýaka ýoluň ugrunda, kert kenarda duran eken, penjireleri deňze bakyp dur, hut arzuwym-da, ömürboýy arzuwym.
Huliýa:
— Men hanymy ýokaryk, onuň otagyna ugradaýyn, senem gazanyň aşagyny ýak — diýdi.
Birnäçe minutdan ýene-de zalda ikiçäk galanlarynda, Arewalo:
— Hernä şo jaýy alaýbilsedi! Görgüli kempir, onuňam arzuwy edil biziňki ýaly eken — diýdi.
— Duýduryp goýaýyn: meniň nebsimi agyrdarsyň öýtme — diýdi-de, Huliýa hahahaýlap goýberdi. — Şeýle amatly pursat gabat gelensoň, ony sypdyryp bolmaz.
— O nähili pursat? — diýip, Arewalo düşünmezlige saldy.
— Çemedanly perişde — diýip, Huliýa dillendi. Ylla bir ýat adamlar ýaly bolşup, olar bir-birlerine dymşyp seredişdiler. Ýokarda poluň tagtalary jygyldady: otagda hanym gezmeleýärdi.
— Ol Nekoçea barýan eken-de, azaşypdyr — diýip, Huliýa dowam etdi. — Häzir onuň islendik ýerde bolmagy mümkin. Onuň şu ýerdedigini diňe ikimiz bilýäs.
— Üstesine-de çemedanynda ýoňsuzja puluň bardygyny bilýäs — diýip, Arewalo alyp göterdi. — Onam özi aýtdy, bizi aldamak onuň nämesine gerek?
— Kelläň işläp başlady — diýip, Huliýa tas gynanyp diýen ýaly mydyrdady.
— Bä, eýsem, sen ony öldürenimi isleýäňmi?
— Seni ilkinji gezek jüýje soýmaga iberenimde-de şu gepi eşidipdim. Şondan bäri näçesini soýduň?
— Kempiriň gany çüwdüriler ýaly alagada pyçak sokaýmaly-da onda...
— Kempiriň gany bilen jüýjäň ganynyň tapawudyny bilersiň öýdemok, ýöne ynjalykdan gaçma, gan bolmaz. Ol uklanda, taýak tapmaly...
— Kellesine taýak bilen urmalymy? Men başarman.
— O nähili başarmarsyň? Taýak bilen urmak — taýak bilen urmakdyr-da, stola urduň nä, kellä urduň nä, saňa näme parhy bar? Ýa-ha kempir, ýa-da biz. Ýa kempir öz jaýyny satyn alar...
— Düşnükli, düşnükli, ýöne men seni tanamajak bolýan. Saňa bu rehimsizlik nireden geldi...
Huliýa ýerliksiz ýylgyrdy-da:
— Zenan öz ojagyny goramaly — diýdi.
— Şu gün-ä sen ene möjek ýaly wagşy.
— Zerur bolsa, men ony ene möjek ýaly gorarynam. Seniň dostlaryň arasynda nikada bagtly bolany barmy? Meniňkilerde-hä ýok. Saňa dogrujasyny aýdaýynmy? Ähli zady ýaşaýyş şertleri kesgitleýär. Buenos-Aýres ýaly şäherde adamlar hemişe göçgünli, töwerek-daşyň maýyl edýän zatlardan doly. Puluň bolmasa-ha, dat günüňe. Bu ýerde bolsa, Raul, ikimize hiç zat howp salanok, sebäbi bilekäk hiç haçan içimiz gysanok. Etsem-petsemlerimi düşündireýinmi?
Ýoldan maşyn geçdi, ýokardan aýak sesleri eşidildi. Arewalo:
— Ýok — diýdi. — Hiç zady göz öňüme getiresim gelenok. Beýtsem, oňa nebsim agyrar-da, başarman... Sen-ä buýur, menem ýerine ýetireýin.
— Bolýa. Hemme zady — gapylary, pernjireleri, tutulary ýapyşdyr.
Raul Arewalo penjiräni ýapdy, ýukajyk tagtalardan edilen eňsini goýberdi, ildirgiçleri birin-birin ildirdi, daşky gapynyň iki taý gabsasynam özüne çekdi-de, sokmany sürüp bekledi, açary towlady, agyr demir germewem goýberdi. Olar jaýda birden şeýle ümsümlik bolandygy, eger kimdir biri geläýse, näme boljakdygy, başga bir çykalganyň barlygy-ýoklugy, jenaýat edensoňlar wyždan azabynyň derdinden bagtly bolup bijekleri-bilmejekleri barada gürleşdiler.
— Dyrmyklar nirede? — diýip, Huliýa sorady.
— Ýerzeminde, gurallaryň arasynda.
— Ýör, ýerzemine gideli. Hanyma maý bereli, goý, berkje uklasyn, senem entek ussaçylyk et. Dyrmyklara täze sap ýasa, ýöne gysgarak bolsun.
Arewalo edil yhlasly işgär ýaly işe girişdi. Ýöne soň, barybir:
— Bu nämä gerek? — diýip sorady.
— Hiç zady göz öňüne getiresiň gelmeýän bolsa sorama. Indi ujundaky demir dyrmygyň deregine dikligine ondan inliräk tagta berkit.
Arewalo işläp durka, Huliýa oda odun oklady.
— Hanym eýýäm suwa düşüp boldy — diýip, Arewalo ýatlatdy.
Elinde serdessä meňzeş toňňäni saldarlap durşuna, Huliýa:
— Zeleli ýok. Gysganma. Biz indi baý. Gyzgyn suwumyzyň bolaryny isleýän.
Birhaýukdanam:
— Bir minutlyjak seni ýeke galdyraýyn. Öz otagyma baryp geljek. Gaçaýmagyn — diýip sargady.
Arewalo işine öňküsinden-de erjel ýapyşdy. Aýaly iki sany gaýyş ellikli hem-de bir çüýşe spirtli dolanyp geldi. Ol:
— Sen nämüçin hiç haçan özüňe ellik satyn alaňok? — diýip, aljyraňňy sorady, çüýşejigi odunlaryň ýanynda goýdy-da, jogaba-da garaşman dowam etdi: — Bir jübüt ellik hiç wagtam zelel etmez, ynanaý maňa. Täze dyrmyklar eýýäm taýynmy? Ýokary galaly, sen birini göterersiň, menem birini. Wah, bu töňňe ýadymdanam çykypdyr.
Ol serdessä meňzeş oduny aldy, onsoň ikisem zala dolanyp geldiler. Dyrmyklary gapylaryň ýanynda goýdular. Huliýa germewiň aňyrsyna geçdi, demir mejimäni, bulgury hem-de grafini aldy, ony suwdan doldurdy.
— Birdenkä oýanaýsa, gerek bolar, bu ýaşdaky adamlar çaga ýaly berk ýatmasalar, ukularyna sak bolýalar. Men mejimeli öňden ýöräýin. Sen şuny al-da, yzyma düş.
Ol stoluň üstünde ýatan töňňäni görkezdi. Arewalo ýaýdanjyrady. Huliýa töňňäni aldy-da, onuň eline tutdurdy.
— Näme, men biraz yhlas edeniňe degemokmy? — diýip ýylgyrdy-da, adamsynyň ýaňagyndan ogşady.
— Bir zatjyk owurtlaýsak nähili bolarka? — diýip, Arewalo teklip etdi.
— Maňa-ha dury kelle gerek, seniň gujurly bolmagyň üçinem men bar.
— Çaltrak dynaly-la — diýip, Arewalo haýyş etdi.
— Nirä howlugýaň? — diýip, Huliýa jogap berdi.
Olar basgançakdan ýokaryk galyp ugradylar.
— Seniň aýagyň aşagynda-ha basgançak jygyldanok — diýip, Arewalo dillendi. — Men bolsam aýy ýaly bolup barýan. Nämüçin men beýle tagaşyksyzkam?
— Jygyldamasa-ha, gowy bolardy — diýip, Huliýa ylalaşdy. — Oýanaýsa, ýaman bolar.
— Ýolda ýene bir maşyn-a bar. Bu gün olar ne beýle köpkä?
— Hemişekilerden köp däl.
— Geçip gidäýseler ýagşydyr. Bir-ä saklandy öýdýän?
— Ýok, eýýäm gitdi — diýip, Huliýa ony köşeşdirdi.
— Onda bu ses näme?
— Turba güwleýär.
Huliýa ýokarky dälizde çyra ýakdy. Olar otaga golaý bardylar. Huliýa gapynyň tutawajyny örän seresap towlady-da, gapyny çalaja açdy. Arewalo aýalynyň ýeňsesine, diňe ýeňsesine tiňkesini dikipdi, birdenem kellesini bir ýana sowdu-da, otagyň içine seretdi. Onuň nazaryna otagyň diňe boş bölegi ildi — hemişekiler ýaly penjirede nah tuty, prowans biçüwindäki kürsi.
Huliýa ýeňil hem ynamly hereket bilen gapyny doly açdy. Henize çenli eşidilen dürli sesler duýdansyz kesildi. Ümsümlikde tebigy däl bir zatlar bardy: sagat jykgyldap durdy, düşekde ýatan biçäre zenan welin, eýýäm dem almaýan ýaly bolup duýulýardy. Belki, ol bulara garaşandyr, gelenlerini görübem, demini saklandyr. Bulara ýeňsesini öwrüp ýatyşyna, ol, nämüçindir, ýygyrt-ýygyrt äpet harsaň ýatan ýaly bolup göründi. Ýokarrakda, alagaraňkyda kellesi hem ýassygy saýgardýardy. Birden horruldy eşidildi. Megerem, Arewalonyň dözmezçilik ederinden howatyrlanan Huliýa onuň elini gysdy-da:
— Bol! — diýip pyşyrdady.
Raul ýatalga bilen diwaryň aralygyndaky boşluga bardy-da, töňňäni ýokary galdyrdy. Soňam bat bilen aşak inderdi. Aýalyň bogazyndan sygyr molan ýaly güňleç iňňildi, hyrkyldy çykdy. Arewalo ýene bir gezek urdy.
Huliýa:
— Besdir! — diýdi. — Göreýin, öldümikä.
Ol stoluň üstüne goýulýan çyrany ýakdy. Dyzyna çöküp, ýarany barlady, garry hanymyň döşüne gulagyny tutup diňledi.
— Berekella! — diýdi. Iki elinem adamsynyň eginlerine goýdy-da, oňa dikanlap seretdi, özüne çekdi-de, ýeňiljek ogşady. Arewalonyň aňyrsy bärsine geldi, ýöne saklandy. — Raulito — diýip, Huliýa makullaýjylyk bilen pyşyrdady-da, onuň elinden töňňäni aldy. Gabygyny ellikli barmaklary bilen sypalap: — Ýylmanak — diýdi. — Ýarada taraşa galan bolaýmasyn, barlamaly.
Oduny stoluň üstünde goýdy-da, merhumyň ýanyna dolandy. Daşyndan oýlanýan ýaly bolup, sözüne goşdy:
— Barybir, ýarany ýuwar.
Düşnüksiz yşarat bilen oturgyjyň üstünde eplenip goýlan eşikleri, asylgy köýnegi görkezip:
— Äber hemmesini — diýdi. Merhumy geýindirip durşuna: — Saňa ýaramasa seretme-de — diýip, biperwaý dillendi.
Jübülerini sermeşdirip, açarlary aldy. Soňra jesediň goltugyndan göterip, düşeginden çykardy. Arewalo kömekleşjek bolup, öňe süýşdi.
— Muny maňa goý — diýip, Huliýa ony saklady. — Oňa eliňi degirme. Seniň elligiň ýok. Barmak yzlary baradaky ertekä känbir ynanyp baramok, ýöne töwekgellik etmäli.
— Sen örän gujurly — diýip, Arewalo dillendi.
— Agyrdygyny! — diýip, Huliýa seslendi.
Dogrudan-da, jeset bilen başagaýlykdan ýaňa ikisiniňem damarlary dartylyşyp durdy. Huliýa özüne kömek etdirmänsoň, basgançakdan aşak düşülende, pantomimany ýada salýan her hili garaşylmadyk hereketler bolýardy. Merhumyň ökjeleri basgançaga urulýardy.
Arewalo:
— Edil deprek ýaly — diýdi.
— Sirkde ölüm howply oýnuň öň ýanynda çalynýan deprek ýaly.
Huliýa demini dürsemek hem-de gülmek üçin germewe ýaplandy.
— Seniň gowjadygyňy! — diýip, Arewalo buýsançly gürledi.
— Agrasrak bolsana! — diýip, aýaly haýyş etdi-de, elleri bilen ýüzüni ýapdy. — Hernä bize päsgel bermäýediler-dä.
Sesler gaýtadan peýda boldy, aýratyn-da turbanyň güwwüldisi oňat eşidilýärdi.
Jesedi basgançagyň ýanynda polda goýup, özleri ýokary galdylar. Huliýa birnäçe açary synap görensoň, ahyry çemedany açdy. Iki elinem oňa sokup çykardy-da, adamsyna görkezdi: her elinde dykylyp doldurylan bukja bardy. Ol bukjalary Arewalo berdi, özi bolsa zenanyň şlýapasyny, çemedany, töňňäni aldy.
— Puly nirede gizlemelidigini oýlanyşmaly. Entek, goý, ýatsyn — diýdi.
Olar zala düşdüler. Huliýa aýnan bolup, şlýapany merhumyň kellesine çümre geýdirdi. Ýerzemine ylgap gitdi, töňňäniň üstünden spirt guýdy-da, oda oklady. Soň gaýdyp geldi. Ol:
— Gapyny aç-da, daşaryk seret — diýdi.
Arewalo diýlenini etdi.
— Hiç kim ýok — diýip pyşyrdady.
Olar bir-birleriniň ellerinden tutuşyp, öýden çykdylar. Gije salkyndy, Aý şugla saçyp, deňiz güwleýär. Huliýa zala girdi, çemedany alyp çykdy, könepisint äpet «Pakkard» maşynynyň gapysyny açdy, çemedany içine oklady. Huliýa:
— Ýör, ony getireli — diýip pyşyrdady, soňam sesini gataltdy: — Maňa kömekleş. Indi ol agyr zady götermäge gurbatym ýok. Barmak yzlaram jähenneme gitsin.
Olar çyrany öçürdiler, hanymy çykaryp, aralarynda oturtdylar. Huliýa maşyny otlady. Çyralaryny ýakman, ýoluň edil uçudyň kert gyrasyndan geçýän ýerine bardylar. Ol uzakda däldi, olaryň «Arzuwyndan» iki ýüz metr daşlykda. Huliýa «Pakkardy» saklanda, maşynyň öňdäki çep tarapky tigri uçutdan sallandy. Gapyny açdy-da, adamsyna:
— Çyk — diýip buýurdy.
— Bärde aýak basara köp ýerem goýmansyň — diýip, Arewalo maşyndan seresaplyk bilen düşüp barýarka närazylyk bildirdi.
Huliýa-da maşyndan çykyp, jesedi roluň başyna itekledi. Hamana, awtoulag öz-özünden süýşüp, uçuda barýan ýalydy. Arewalo:
— Seresap bol! — diýip gygyrdy.
Huliýa maşynyň gapysyny ýapdy, uçudyň üstüne egildi, ökjesi bilen gyrasyny depip, kesegiň aşak gaçyşyna seretdi. Üsti keşde ýaly bölek-bölek köpürjikli şar-gara deňiz aşakda güwläp ýatyrdy. Huliýa:
— Suw entek ýokary galýar. Bir gezek iteklesek bolany, onsoň biz azat! — diýdi.
Olar taýynlandylar.
— Men «bol» diýenimde bar güýjümiz bilen itekleýäs — diýip, aýaly duýdurdy. — Hany, bol!
«Pakkard» kynlyk bilen uçutdan gaýtdy. Onsoň ýaşlar galpyldaşyp, biri-birlerini gujaklap, uçudyň gyrasyndaky otuň üstüne süýndüler. Huliýa, ylla, ony ýer ýüzünde hiç bir zat hiç haçan diňdirip bilmejek ýaly möňňürdi, gözýaşa ezilen ýüzünden Arewalo öpüp ugranynda ýylgyrdy. Olar ahyry turdular-da, aşak seretdiler. Arewalo:
— Ýatyr — diýdi.
— Deňze gidenliginde gowy bolardy, gitmäýende-de gorkuly zat ýok-la.
Olar yza gaýtdylar. Dyrmyklar bilen maşynyň ýodajykdaky hem-de howludaky yzlaryny bozuşdyrdylar. Heniz öz garşylaryna ähli subutnamalary ýok edip, öýi gül ýaly edýänçäler, täze günem başlandy. Arewalo:
— Ýör göreli, näçe pulumyz barka? — diýdi. Bukjalary alyp, pul sanap başladylar.
— Iki ýüz ýedi müň peso — diýip, Huliýa jemini aýtdy. Olar eger bu zenan jaý bahasynyň ujundan bermek üçin ýanyna iki ýüz müň pesodan artyk pul alan bolsa, diýmek, onuň jaý üçin iki milliondan-da artyk tölemäge taýyn ekendigi, soňky ýyllarda puluň hümmetiniň gaçandygy, munuň özleri üçin bähbitlidigi, sebäbi şu puluň öz jaýlarynyň bahasyny üzlüşmäge-de, karz alan pullarynyň göterimini tölemäge-de ýetjekdigi barada pikir alyşdylar. Eýýäm ruhlanan Huliýa:
— Bagtymyza gyzgyn suw bar. Bileje ýuwunarys-da, oňatja ertirlik edineris — diýdi.
Dogrusy, olar birnäçe günläp birahat boldular. Huliýa sowukganlylyga ündeýärdi, her geçen günüň öz haýyrlarynadygyny aýdýardy. Olar deňziň awtoulagy äkidendigini ýa-da kenara oklandygyny bilmeýärdiler.
— Isleseň, men görüp geleýin — diýip, Huliýa teklip etdi.
— Pikirem etme. Biziň o ýerde byzbydyklap ýörenimizi birden göräýseler nätjek? — diýip, Arewalo onuň al-petinden aldy.
Arewalo öýlän gazet oklap geçýän awtobusa bisabyr garaşýardy. Başda hanymyň ýitendigi barada gazetlerem, radio-da habar bermedi. Hamana, hemme waka bu ganhorlara düýşde görnen ýaly boldy.
— Sen nähili pikir edýäň: men doga-dileg edip bilermikäm? Meniň doga okap, gudratly güýçlerden maşyny deňze äkitmeklerini haýyş edesim gelýär. Şonda biz rahadrak ýaşardyk. Bizi şu melgun kempir bilen baglamak hiç kimiň kellesine-de gelmezdi.
— Gorkma — diýip, Huliýa jogap berdi. — Gaty gitse, bizi soraga çagyrarlar. Bu ölümlikli däl: biziň geljekki bagtly durmuşymyz bilen deňeşdireniňde, polisiýa bölüminde geçirjek bir sagatjygymyz nämejikmiş?! Eýsem, şoňa çydamaz ýaly, biz şeýle lellimmi? Biçäre hanymyň başyndan inen zat üçin günäni nädip biziň boýnumyza atyp bilsinler?
— Şol agşam biz giç ýatdyk — diýip, Arewola daşyndan sesli pikir öwrüp başlady. — Muny inkär edip bolmaz. Islendik ötegçi yşygy görüp biler.
— Biz giç ýatdyk, ýöne awtoulagyň sesini eşitmedik.
— Ýok. Biz hiç zat eşitmedik. Ýöne biz näme işledik?
— Radio diňledik.
— Biz, hatda şol agşam näme eşitdirenlerinem bilemzok.
— Gürleşip oturdyk.
— Näme hakda? Eger çynymyzy aýtsak, jenaýatyň sebäpleri baradaky pikire gönükdireris. Biz batypdyk, birdenem içi puldan doly çemedanly kempir asmandan inýär.
— Pulsuzlaryň hemmesi terslin-oňlyn öldürip başlasalar...
Arewalo:
— Bize häzir bergimizi bermek bolmaýar — diýdi.
Huliýa ýaňsyly gürledi:
— Onsoňam müňkür bolmazlar ýaly, «Arzuw» bilen hoşlaşýas-da, ülhit gedaýlar kimin, Buenos-Aýrese ugraýas. Ömür-ömürem beýtmeris! Isleseň, algydaryň ýanyna gideýin. Ony eýdip-beýdip yraryn. Eger biraz pursat berse, işimiziň ugruna bolup düzeljekdigini, onsoň onuň ähli algysyny birden alyp biljekdigine söz bererin. Töläp biljekdigime gözüm ýetip durka, ynamly gürlärin-de yraryn.
Bir gezek irden radio, yz ýanyndan gazetlerem ýiten hanym barada habar berdiler.
Arewalo gazetden: «Komissar Garibeto bilen söhbetdeşligiň netijesinde, biziň habarçymyzda jenaýatçylygyň bolanlygy baradaky ähtimallygy aradan aýyrmak bolmaýandygy barada polisiýada bellibir maglumatlar bardyr diýen pikir döredi» diýen habary okady.
— Eşidýämiň? Jenaýatyň gürrüňini edip başlaýarlar.
— Bu atdanlykda dörän betbagtçylyk — diýip, Huliýa garşy çykdy. — Ýuwaş-ýuwaş özlerem göz ýetirerler. Häzir polisiýa hanymyň diridigi hem-de sag-salamatdygy, Hudaý bilsin, nirelerde entäp ýörenligi baradaky mümkinçiligi aradan aýranok. Şoňa görä-de, onuň kellesine taýak bilen ýelmemek hiç kimiň hyýalyna-da gelmez ýaly, bu ýerde pul barada ýeke agzam gürrüň edilenok.
Ýalpyldap duran maý günüdi. Olar penjiräniň öňünde güneşe çoýunyp otyrdylar. Arewalo:
— «Bellibir maglumatlar» diýildigi nämekä? — diýip sorady.
— Pul — diýip, Huliýa ikirjiňlenmän jogap berdi. — Diňe pul. Kimdir biri gelip, hanymyň çemedany ummasyz pully gezip ýörendigini gürrüň berendir.
Arewalo birden:
— O ýerde näme bar? — diýip sorady.
Birtopar adam awtoulagyň uçuda gaçan ýerinde üýşüp durdy.
— Ulagy tapypdyrlar.
— Ýör, göreli. Bilesigelijilik görkezmesek şübheli bolar — diýip, Huliýa teklip etdi.
— Men barjak däl — diýip, Arewalo jogap berdi.
Baryp bilmediler. Kafe günuzyn müşderili boldy.
Megerem, bu ýagdaýdan hyjuwlanan Arewalo şadyýan hem geplemsek boldy, bolan hadysany soraşdyrdy, ýoluň käbir ýerde uçudyň edil gyrasyna barýandygy, gynansak-da, sürüjilere-de geleňsizligiň mahsusdygyny boýun alýandygy baradaky pikirini aýtdy. Biraz ynjalykdan gaçan Huliýa oňa buýsançly seretdi.
Ýoluň gyrasynda awtoulaglar hatar tutup durdular. Soňra üýşen ulaglaryň hem adamlaryň arasynda Arewalo bilen Huliýa ägirt ululykdaky nähilidir bir uzyn boýunly jandarmy ýa mör-möjekmi bir zady saýgardylar. Bu kran eken. Kimdir biri eýýäm iňrik garalyp başlany üçin, kranyň şu ýerde ertire çenli durjakdygyny aýtdy. Başga biri bolsa kolonial döwründen galan örän ajap «Pakkardyň» içinden, hatda iki jesediň tapylandygyny habar berdi.
— Gör-ä olary, höwürtgedäki gumrular ýaly öpüşendirler, birdenem «Pakkard» agdarylaga-da, uçudyň gyrasyndan uçup gidýä-de, suwa pagşyldap gaçýar.
— Bagyşlaň welin — diýip, bir inçejik ses gepe goşulýar. — Ýöne awtoulag «Pakkard» däl-de, «Kadillak».
«Arzuwa» kellesine şlýapasyny çümre geýen, ýaşyl ýapynjaly, çal saçly jenap bilen polisiýanyň serkerdesi girdi. Jenap şlýapasyny çykaryp, Huliýa bilen salamlaşdy. Oňa mylakatly seretdi-de:
— Işleýäsmi, onsoň? — diýen boldy.
Huliýa:
— Hemmeler kafe ummasyz girdeji getirýändir öýdýärler. Gynansagam, iş hemişe şu günki ýaly ýöränok.
— Ýöne siz zeýrenýän dälsiňiz-ä, dogry dälmi?
— Ýok, zeýrenemok.
Ýapynjaly jenap polisiýa işgärine ýüzlenip:
— Eger hemişe gullugymyzyň hyzmatynda durman, şunuň ýalyjak gelşiklije kafe ýa-da bar edinen bolsak, bizem zeýrenmezdik. Sabyr etmeli, Matorras — diýdi.
Biraz salymdan ýaşyl ýapynjaly jenap Huliýadan:
— Wakanyň bolan gijesi, heý, bir zat eşitdiňizmi? — diýip sorady.
— Haçan boldy ol? — diýip, Huliýa sowal berdi. Polisiýa eşikli adam:
— Megerem, anna gijesi — diýip jogap berdi.
— Anna gijesimi? — diýip, Arewalo gürrüňe goşuldy. — Men-ä hiç zat eşitmedim öýdýän. Ýadyma düşenok.
— Menem — diýip, Huliýa-da dillendi.
Ýapynjaly jenap ötünç soraýan äheňde:
— Birnäçe günden sizi görkezme bermek üçin, belki, Miramara, komissarlyga çagyrmaly bolarys — diýdi.
— Sizem şonda müşderilere hyzmat etmek üçin polisiýa işgärini iberersiňizmi? — diýip, Huliýa sorady. Jenap ýylgyrdy-da:
— Bu aňrybaş seresapsyzlyk bolardy — diýdi. — Olara tölenýänje hak bilen aga-ýana ýaşap biljek gümanyň ýok.
Bu gije ýaşlar uklamadylar diýen ýaly. Düşekde ýatyşlaryna polisiýa işgärleriniň gelip-gidişleriniň, soraga çagyrsalar, özlerini nähili alyp barmalydyklarynyň, entegem uçudyň aşagynda içi jesetli ýatan awtoulagyň gürrüňini etdiler. Daňdanlar Arewalo gaý-tupanyň turanynyň, harasadyň eýýäm ýatandygynyň, ýöne tolkunlaryň maşyny deňze äkiden bolmagynyň ahmaldygynyň gürrüňini edip başlady. Sözüni soňlamanka-da özüniň uklandygyna, harasadyň düýşüne girendigine düşündi. Gülüşdiler. Içgi soran müşderileriň biri:
— Ony bärik getirerler — diýdi.
Bular köp garaşdylar. Ýöne soňra jesedi Miramara alyp gidendikleri belli boldy. Arewalo:
— Şu mahal şeýlebir häzirkizaman gurallary köp welin, kempiriň ýaralarynyň awtoulagyň burçlaryna urlup bolmandygyny seljermek kyn bolmaz — diýdi.
— Sen şoňa ynanýaňmy? — diýip, Huliýa sorady. — Ähli seljerme darajyk otagda ekspertsumagyň primusda paragwaý çaýyny gyzdyrýan ýerinde geçirilýär. Deňiz suwuna myžžyk bolan kempiri öňlerinde ýatyranlarynda, nämäni anyklajaklaryny görübereris.
Diýseň gyzgalaňly bir hepde geçdi. Awtoulag tapylan güni şu ýerde bolanlaryň birentegi maşgalasy, çagalary bilen ýa-da jübüt-jübüt bolup dolanyp geldiler.
— Gördüňmi, meniň aýdanym dogry bolup çykdy — diýip, Huliýa «Arzuwyň» ajaýyp ýerdiginem sözüniň üstüne goşdy. — Öň bu ýere hiç kimiň gelmänligi biadyllyk. Indi bizi tanansoňlar gelerler. Boljak bolanlygynda, hemme zadam ugruna boluberýär.
Sülçüden çakylyk geldi.
— Görsene muny, esger iberselerem men-ä gitjek däl — diýip, Arewalo närazy hüňürdedi.
Çagyrylan günleri edil bellenen wagty geldiler. Ilki Huliýa girdi. Arewalonyň girmeli gezegi gelende, ol biraz tolgundy. Stoluň başynda oňa «Arzuwa» baryp gaýdan şol ýaşyl ýapynjaly, çal saçly jenap garaşyp otyrdy. Häzir ol ýapynjasyz otyrdy, özem mylakatly ýylgyrýardy. Arewalo, nämüçindir, ýaşarýan gözlerine elýaglygyny iki-üç gezek ýetirmeli boldy. Söhbetdeşligiň soňragynda ol özüni kafede dostlary bilen oturan ýaly ynamly hem rahat alyp bardy, sülçi örän mylakatly adam diýip pikir etdi (muny soňundan inkärem etdi). Çal saçly jenap ahyrsoňy:
— Köp sag boluň. Gidip bilersiňiz. Gutlaýan... — az-kem säginibem çalaja ýigrenç bilen: — şeýle aýalyňyzyň barlygy bilen — diýip, sözüniň üstüne goşdy.
Olar «Arzuwa» dolandylar, Huliýa biş-düşüň ugruna çykdy, Arewalo stoluň üstüne ony-muny goýuşdyrdy.
— Nähili nejis adamlar — diýip, Arewalo janagyryly gürledi. — Bularyň arkasynda döwlet maşyny dur, bagty ýatyp penjelerine düşen islendik adamy jähenneme ýollamak bularyň arkaýyn elinden gelip dur. Olaryň ýanyndan çykyp, ýene-de arassa howadan dem alyp bilerin diýen umyt bilen kemsitmelere nalaç çydamaly bolýaň. Hudaý saklasyn, boýun gaçyrdygyň dagy seni gynap başlarlar, gabat gelen zady aýdarsyň, onsoň janyň çykýança türmede çüýrärsiň. Söz berýän: eger degilmejegimi bilsedim, şol ýapynjalyny urup öldürerdim.
— Sen edil guduzlan gaplaň ýaly-la — diýip, Huliýa güldi. — Indi bar zat geçdi.
— Geçdi, ýöne diňe şu günlükçe. Bize öňde şular ýaly gürrüňleriň ýa has beterräk zatlaryň näçesiniň garaşýandygyny kim bilýär.
— Men-ä beýle bolar öýdemok. Bu işi seniň çak edişiňden çalt unudarlar.
— Şeýle bolaýsady. Käte ähli zat üçin hasaplaşmaly diýýänleriňki nähak däl bolaýmasyn diýip pikir edýän.
— Hasaplaşmaly? Bolgusyz zatlar gürlemesene. Köp pikir edip ýörme, hemme zat düzelişer gider — diýip, Huliýa ony köşeşdirdi.
Olary ýene bir gezek çagyrdylar, ýaşyl ýapynjaly jenap bilen ýene-de bir gezek gepleşik boldy. Gorkuly zat bolmady, soň bolsa köşeşdiler. Birnäçe aý geçdi, Arewalo hiç ynanyp bilmese-de, Huliýanyňky dogry bolup çykana çalymdaşdy: jenaýaty, hakykatdan-da, unutdylar. Göýä, pullary ýok ýaly, her gezek bergilerini bermek möhletini paýhaslylyk bilen yza tesdirmegi haýyş edip, ahyrsoňy bergilerini üzlüşdiler. Ýaza golaý köneje «Pirs-errou» maşynyny satyn aldylar. Ýaşlar benzini köp iýýäni üçin arzan düşen maşynlary bilen gezelenç etmäni çykardylar, her gün diýen ýaly azyk almak üçin ýa-da başga bahana bilen Miramara gatnadylar. Tomsuň bütin dowamynda irden sagat dokuzda gidip, sagat onda eýýäm dolanyp gelýärdiler, ýöne aprelde müşderä garaşmakdan ýadap, öýleden soňam gezelenç etdiler. Deňizýaka ýol bilen gezelenç etmek hezildi. Bir gezek agşamara öýlerine dolanyp gelýärkäler, bir adamjyk gözlerine ildi.
Şadyýan halda aşyk magşuklar ýaly bir-birlerine berlip, deňiz hakynda, bu ýaýlalaryň maýyl ediji gözel görnüşi hakynda gürleşýärkäler, birden yzlaryndan gelýän awtoulagy gördüler. Roluň başynda horja çepiksi adam otyrdy. Onuň ýüregedüşgünçliginde bulara nähilidir bir betniýet bar ýaly bolup göründi. Arewalo yzarlaýany aýna seredip gördi, ol maşyny seýle eserdeň hem biperwaý, arkaýynlyk bilen sürýärdi welin, Arewalo bahym onuň ýüzüni ýigrendi. Onuň «Opeliniň» öňi bularyň «Pirs-errounyň» yzyna degip diýen ýaly gelýärdi.
Başda Arewalo ony hiç haçan maşyny düzüwli sürmegi öwrenmejek geleňsizleriň biri hasap etdi. Birden säginäýse, «Opeliň» gelip urulmagyndan heder eden Arewalo elini çykaryp salgady-da, çalaja ýuwaşap ýol berdi. Ýöne adamjygam badyny gowşadyp yzdan aýrylmady. Şonda Arewalo ondan ara açmakçy boldy. «Pirs-errou» sandyrap, tizligini sagatda ýüz kilometre ýetirdi, ýöne yzarlaýanyň häzirki zaman maşyny ondan birjik-de galman gelýärdi.
— Bu tentege näme gerekkä? — diýip, Arewalo gaharlanyp gygyrdy. — Ol näme bize ýelmeşäýdi-le? Saklanyp, tumşugyna gowuja ýelmäýinmi?
— Bize soňy polisiýada tamamlanjak waka asla gerek däl — diýip, Huliýa ýatlatdy.
Kempiri hanymy ymykly unudan Arewalo tas «nämüçin?» diýip sorapdy.
Ýolda başga-da maşynlar peýda bolanda ökde sürüjiniň elindäki «Pirs-errou» olara goşulyp, düşnüksiz yzarlaýançydan dyndy. «Arzuwa» gaýdyp gelenlerinde bulara ýene şadyýanlyk aralaşdy: Huliýa maşynlary köne bolsa-da, adamsynyň ussatlygyny magtady.
Gije düşekde ýatyrkalaram ýoldaky duşuşygy ýatladylar, Arewalo ol adamjygyň kim bolup biljekdigine, hyýalynda näme bardygyna düşünjek boldy.
— Belki, ol bizi kowalaýandyr öýdüp göwnümize gelendir — diýip, Huliýa çak urdy. — Ol bolsa ýöne bir gezelenje çykan aljyraňňy, göwnaçyk jenapdyr.
Arewalo:
— Ýok — diýip jogap berdi. — Ol ýa-ha polisiýa işgäri ýa-da bir deýýusdyr, belki, has-da beterräk biridir.
Huliýa:
— Indi ähli zatlar üçin hasaplaşmaly pursatymyz gelip ýetdi, bu tagaşyksyzja adam kysmatyň şekili, etmişlerimiz üçin bizi yzarlaýan melgundyr öýdüp pikir edýän dälsiň-dä hernä? — diýdi. Arewalo perwaýsyzlyk bilen öňüne garady-da, jogap bermedi.
— Men saňa, gör, näderejede belet bolup gidipdirin — diýip, aýaly ýylgyrdy.
Ol başda dymdy-da, soň ýalbaryp başlady:
— Biz gitmeli. Düşünýäňmi, Hulita? Bärde ele düşeris. Galyp, bizi gapjaýançalar garaşyp bolmaz. — Ol aýalyna naýynjar garady. — Bu gün bujagaz adam, ertir başga biri. Düşünýäňmi? Başymyz çaşýança, meýletin boýun alýançak, kimdir biri yzymyza düşer ýörer. Gel, gaçaly. Belki, entek pursat bardyr.
— Nähili samsyklyk — diýdi-de, Huliýa çyrany öçürip, ärine ýeňsesini öwrüp uka gitdi.
Ertesi öýlän maşynly gidenlerinde, ol çepiksi adama duşmadylar, ýöne bir günden soň ol ýene-de peýda boldy. Öýe öwrülenlerinde, Arewalo ony maşynyň aýnasyndan gördi. Ol adamdan ara açmakçy boldy, gazy soňuna çenli basdy, ýöne ol çepiksiniň özünden galman, öňki ýaly golaýdan dykylyp gelýändigini gördi. Arewalo badyny haýallatdy, saklanyp diýen ýaly elini gapydan çykaryp salgady-da:
— Geçiň, geçiň! — diýip gygyrdy.
Ol adama kaýyl bolmakdan özge alaç galmady. Ol bularyň deňinden ýoluň edil uçudyň dik depesinden geçýän howply ýerinde ötüp gitdi. Ýaşlar ony synlap ýetişdiler — şyr kelle, pyşbaganyň gözi ýaly peträp duran ullakan äýnekli, hargulak, timarlanan inçejik murtly biri. «Pirs-errounyň» çyralary onuň takyr kellesini hem-de gulaklaryny ýagtyltdy.
— Onuň kellesine taýak bilen ýelmäsiň gelenokmy? — diýip, Huliýa gülüp sorady.
— Aýnasynda onuň gözlerini görýäňmi? Ol bizi gizlin yzarlaýar — diýip, Arewalo aýtdy.
Şu ýerde-de tersine kowalaşyk başlandy. Yzarlaýan öňden barýady, ol tizligini bularyň edişine görä artdyrýardy ýa-da peseldýärdi. Arewalo:
— Oňa näme gerek? — diýip, lapykeçligini känbir ýaşyryp bilmän sorady.
— Gel, duraly — diýip, Huliýa jogap berdi. — Ol nalaç gitmeli bolar.
— O nähili? Biz nämüçin durmalymyş? — diýip, Arewalo batly seslendi.
— Şondan sypmak üçin.
— Beýdip sypyp bilmeris.
— Saklan! — diýip, Huliýa gaýtalady. Arewalo maşyny saklady. Birnäçe metr öňde adamjygam togtady.
— Men häzir ony maýyp ederin! — diýip, Arewalo demi demine ýetmän gygyrdy.
— Çykma! — diýip, Huliýa haýyş etdi. Arewalo çykdy-da ylgady, ýöne yzarlaýan howlukman ugrady-da, derrewem öwrümde gözden ýitdi.
Huliýa:
— Indi garaşmaly, goý, aňyrrak gitsin — diýdi.
— Ol gitmez — diýip, Arewalo maşyna münüp durka aýtdy.
— Ýör, başga tarapa gaçaly.
— Gaçmaly? Ömürem gaçmaýan.
— On minutjyk garaşaýaly-da! — diýip, Huliýa ondan haýyş etdi.
Arewalo oňa sagady görkezdi. Dymyşyp oturdylar. Bäş minutam geçmänkä, ol:
— Besdir. Ant içýän: «Opel» öwrümiň aňyrsynda durandyr — diýdi.
Arewalonyňky dogry bolup çykdy: olar öwrüläýen ýeriňde duran maşyny bada-bat gördüler. Arewalo gazap bilen gaza basdy. Huliýa:
— Akylyňdan azaşypsyň — diýip pyşyrdady. Aýalynyň gorkusy itergi beren ýaly boldy-da, ol tizligini hasam beter artdyrdy. «Opel» hernäçe çalt ugrasa-da, bular onuň yzyndan ýetjekdiler, sebäbi ol entek ýerinde durdy, bular bolsa sagatda ýüz kilometrden-de çalt okdurylyp barýardylar.
— Indi biz ony kowalaýas — diýip, Arewalo joşup gygyrdy.
Olar «Opeliň» yzyndan ýoluň birnäçe aý ozal hanym kempirli maşyny uçutdan goýberen howply ýerinde ýetdiler. «Opeliň» çepinden geçmegiň deregine Arewalo sagyraga aldy, adamjygam uçuda tarap çepe sowdy. Arewalo beýleki maşyny ýoldan çykaryp diýen ýaly sagdan gitdi. Ilkibaşda iki ketjäniň göreşi uzaga çekerli göründi, ýöne birdenkä çepiksi adam gorkdy, ýol berdi, has-da çepiräge sowuldy, ýaşlaram «Opeliň» uçutdan aşak gaçanyny gördüler. Huliýa:
— Saklanma! — diýip buýruk berdi. — Biz bu ýerde görünmeli däl.
— Onuň diridigini ýa ölendiginem barlamaly dälmi? Uzyn gije ol ir bilen bizi jenaýatda aýyplap geläýmesin diýip garaşmalymy?
Huliýa oňa:
— Sen ony öldürdiň — diýip jogap berdi. — Özüňe erk edip bilmediň. Indi munuň pikirini etme. Özem gorkma. Gelse, görübereris. Al kakmyş, utulsaňam mertebäňi saklap utulmaly.
Arewalo:
— Indi pikir etmen — diýdi.
Birinji ganhorluklary pul sebäpli adam öldürendikleri üçinmi, ýa merhumyň olara ynanandygy üçinmi, ýa-da polisiýadaky soraglar üçinmi, ýa bolmasa, onuň ilkinji gezekligi üçinmi — garaz, olara agyr täsir etdi. Olar indi täzeden adam öldürip, öňkini ýatdan çykardylar, bu gezek olaryň bisebäp janlaryny ýakyp başladylar, ýigrenji yzarlaýjy olaryň entek hözirini doly görüp ýetişmedik bol-telkiliginiň kastyna çykyp kowalady... Ikinji gezek adam öldürensoňlar, olar ünji-aladasyz ýaşadylar.
Bagtly günleri hepdäniň birinji güni günorta çagy zalda çişik adam peýda bolýança dowam etdi. Ol aşa semizdi, salparyşyp, gapdallaryna ýaýrap giden bedeni çogup barýan hamyr kerseni ýada salýardy. Öçügsi, mäzerip duran gözleri, akýagyz hamy, goşalanan ullakan alkymy bardy. Oturgyç, stol, kofeli çaşka bilen kanýa içgili bulgury onuň göwresi bilen deňäniňde, oýunjak ýaly bir naşyja zat bolup görünýärdi. Arewalo:
— Men ony bir ýerde-hä görüpdim welin, nirede görenim teý ýadyma düşenok — diýdi.
— Gören bolsaň, ýatda saklardyň. Beýle adamy ýatdan çykarmazdyň — diýip, Huliýa jogap berdi. — Ol gidenok.
— Gitmese gitmesin. Goý, uzyn gün otursyn, tölese bolýar-da.
Ol bularyň ýanynda günuzynlap oturdam. Ertesi ýene gaýdyp geldi. Öňki stoljugyň başyna geçdi-de, kofe hem garamtyl içgi äbermegi sorady. Arewalo:
— Görýäňmi? — diýdi.
— Nämäni görmeli? — diýip, Huliýa onuň özüne sorag berdi.
— Şoň ýaly ýene bir adam.
— Her niçik käbir tapawutlary bar — diýip, Huliýa gülüp goýberdi.
— Seniň gülüp bilşiňe haýran — diýip, Arewalo närazy dillendi. — Men-ä indi çydamok. Eger ol polisiýadan bolsa, muny derhal bilenimiz gowy. Oňa her gün gelip, hiç zat diýmän, bizden gözüni aýyrman sagatlap oturmaga ýol bersek, ahyrsoňy biziň nerwlerimiz çydamaz, gapan gurdugy bes, bizem oňa düşeris. Bu täze geň adam näme hyýaldaka diýip kelle döwüp, indi gijeleri ukusyz geçiresim gelenok. Ahyry kimdir biri geler diýip aýtdym-a...
Huliýa:
— Belki, hiç zadyň niýetinde-de däldir. Ýöne bir gussaly çişikdir — diýip göwünlik berdi. — Men-ä ony öz erkine goýsaň oňat bolar diýip çaklaýan, goý, öz derdine özi gümra bolsun. Ony öz oýnunda utmaly. Göwnüne jaý bolsa, goý, her gün gelsin, goý, gelsin, tölesin, wessalam.
Arewalo:
— Şeýtseň iň gowusy — diýip jogap berdi. — Ýöne bu oýunda kim uzak çydasa, şol utýar, men bolsam, eýýäm ýetjek derejäme ýetdim.
Agşam düşdi. Çişik gidenokdy. Huliýa özüne hem adamsyna şamlyk getirdi. Olar germewiň üstünde garbanyp durdular.
— Jenap agşamlyk edinmeýärmi? — diýip, agzy nahardan doly Huliýa çişikden sorady.
Olam:
— Ýok, taňryýalkasyn — diýip jogap berdi.
— Wah, käşgä gidäýsediň — diýip, Arewalo oňa garap, uludan demini aldy.
Huliýa:
— Onuň bilen gürleşeýinmi? Osmakladyp bir zatlar bileýinmi? — diýip teklip etdi.
— Belki, ol seniň bilen gürleşmezem, «hawa, hawa», «ýok, ýok» diýer oturar-da — diýip, Arewalo dillendi.
Ýöne çişik gürrüňden boýun towlamady. Howanyň ekiş geçirerden gurakdygyna, adamlardan, olaryň näme küýseýändikleriniň belli däldiginden zeýrendi.
— Olar häzire çenli nädip siziň kafeňizi ysyrganyp tapmadykalar?! Bu ýer kenar boýunyň iň gözel ýeri ahbetin — diýdi.
— Eger size kafe ýaran bolsa, onda siz biziň dostumyz — diýip, germewiň aňyrsynda diňläp oturan Arewalo gürrüňe goşuldy. — Jenap küýsän zadyny sorasyn, eýeleri hezzetleýär.
— Siz hödür edip dursaňyz, ýene bir bulgurjyk garamtyl kanýadan içerdim.
Soň ol ýene bir bulgura razy boldy. Bular näme diýseler ylalaşdy. Bular bilen pişik-syçan oýnuny oýnady. Ine, birdenem içgi dilini açan ýaly:
— Nähili ajaýyp ýer, ýöne nähili zatlar bolup geçýär. Ine, gynandyrýan ýeri — diýip goýberdi. Arewalo Huliýa seredip, bialaç egnini gysdy.
— Näme bolup geçýärmiş? — diýip, Huliýa gatyrgandy.
— Men edil bu ýerde diýemok — diýip, çişik boýun aldy. — Golaýdaky uçutda. Pikir edip görüň, edil şo ýerde ilki bir maşyn, soň başga biri deňze gaçýar. Biz tötänden bilip galdyk.
— Nämäni? — diýip, Huliýa sorady.
Arewalo-da:
— «Biz» kim? — diýip sorady.
Çişik:
— Biz — diýip jogap berdi. — Bilýäňizmi, deňze gaçan «Opeliň» eýesiniň başyna — onuň familiýasy Treho — birnäçe ýyl ozal betbagtçylyk inipdir. Onuň ýaş gyzy şu golaýda suwa düşüp ýörkä gark boldy. Ol deňze şol gidişine kenara çykmady. Ol adam dul eken, gyzyny ýitirip, dünýäde sopbaş özi galypdyr. Gyzynyň gark bolan ýerine golaý göçüp gelipdir. Gyzyma golaý bolaryn diýip oýlanandyr-da, elbetde, ol eýýäm biraz üýtgän ýalam bolupdyr, bu-da düşnükli zat. Belki, siz oňa duşanam bolmagyňyz mümkin, jenap Treho gysga boýly, horja, takyr kelle, sypaýyja murtly hem äýnekli açyk göwün adamdy, öz hasratyny çekip ýaşar ýörerdi, birmahal özüni bejeren, şondan bärem her agşam şamlyk nahardan soň ýanyna gelýän lukman goňşusy Labordeden başga adam bilen görüşmezdem. Dostlar kofe içerdiler, gümür-ýamyr ederdiler, bir döw-ýarym döw küşt oýnardylar. Her agşam şeýle-dä. Siz bolsa näme, ýaş adamlar, bagtly, maňa: haý, durmuş bolaýşynam diýersiňiz. Käbir adamyň endigi beýlekä örän paýhassyzam görünýär, ýöne, görýäňizmi, şol köneçilligem adamlara çydamly bolmaga, bolşuna görä ýuwaşja ýaşap ýörmäge kömek edýär. Ynha, onsoň, şu golaýdaky agşamlaryň birinde jenap Treho küşdi diýseň ýaramaz oýnaýar.
Çişik, hamana, örän gyzykly hem-de biçak möhüm bir zat aýdan ýaly dymdy. Soňam:
— Nämüçindigini bilýäňizmi? — diýip sorady.
— Men bilgiç däl — diýip, Huliýa çürt-kesik aýtdy.
— Sebäbi şol gün jenap Treho deňizýaka ýoldan geçip barýarka, öz gyzyna duşupdyr. Gyzynyň jesedini görmänsoň, ol diridir diýip özüni ynandyryp, ony şoldur öýden bolmagam ahmal. Umuman, ol gyzyny görenine ynanypdyr-da. Ol doly aldanmasa-da, şu pikir ony gaplap alypdyr. Gyzyny görýändirin diýip pikir edipdir, gowusy golaý barmaly däldigini, gürleşmeli däldiginem bilipdir. Biçäre jenap Treho ham-hyýalynyň dagap giderini islemändir. Dosty lukman Laborde şol agşam oňa käýäpdir.
Medeniýetli adam Trehonyň özüni çaga ýaly alyp barmagy, beýle çuňňur hem mukaddes duýgular bilen oýun etmegi akyla sygjak zat däl, bu ýaramaz hem howply zat diýipdir. Treho dostunyň mamladygyny boýun alypdyr, ýöne başda bu oýna göre-bile goşulan-da bolsa, soňra oňa haýsydyr bir başga, keramatly, has kuwwatly, üýtgeşik häsiýetli güýçlerem, belki, kysmatam goşulyşdy diýipdir. Sebäbi akylyňa sygmajak zatlar bolup geçýär. Özüniňki hasap eden gyzy, gör-ä ony, ýaş ýigidiň sürüp barýan maşynynda ondan gaçyp sypmakçy bolupdyr. Treho: «Bu ýaşlar özlerini ýöne bir keseki adamlar babatda düşnüksiz alyp bardylar» diýipdir. Olar meni görüp, hamana, hakykatdan-da, meniň gyzym ýaly menden gaçyp başladylar, haýsydyr bir syrly sebäplere görä, menden gizlenmekçi boldular. Men özümi dabanymyň astynda ýer ýarylan ýaly duýdum, bu adaty dünýä başga bir keramatly dünýä öwrülen ýaly boldy, yzly-yzyna-da içimden: «bolup bilmez, bolup bilmez» diýip gaýtalaýardym. Ol özüni gelşiksiz alyp barýandygyny bilipdir, barybir, olaryň yzyndan ýetmäge synanyşypdyr. Ýaşlar ýe ne-de gaçypdyr.
Çişik bulara öçügsi gözlerini gyrpman garady. Birsellemden soňra ýene dowam etdi:
Lukman Laborde oňa: «Ýat adamlara azar bermek bolmaýar» diýipdir. Soňam: «Eger ýaş adamlara ýene-de sataşaýsaň, olary kowalap, ýüreklerine düşmersiň diýip umyt edýän» diýip gaýtalapdyr.
— Labordeniň maslahaty biçemem däl eken — diýip, Huliýa gürrüňe goşuldy. — Näbelet adamlary bizar etmek nämä gerek?! A siz muny nämüçin gürrüň berýäňiz?
— Siz örän ýerlikli sorag berdiňiz — diýip, çişik tassyklady. — Tüýs jüpüne düşen sorag. Her kimiň oý-pikiri bizden ýaşyryn ahyry, onsoň biz häzir kim bilen gürleşýänimizi bilmeýäris. Öz-özümizi bolsa aňrymyz görnüp duran ýaly duýýarys, ýöne bu düýbünden beýle däl. Ýakyn adamymyz biz barada diňe daşky alamatlar näme aýdýan bolsa şony bilýär, ol özüni öli guşlaryň içgoşuna, guşlaryň uçuşyna seredýän gadymy palçylar ýaly alyp barýar. Bu bolsa asyl-ha kämil däl, onsoň her dürli ýalňyşlyklara getirýär. Mysal üçin, jenap Treho ol gyz öz gyzy bolany üçin ýaşlar ondan gaçýandyrlar diýip çaklapdyr, olar bolsa özlerinde, Hudaý bilsin, nähili günä duýup, görgüli jenap Treho, Hudaý bilsin, nähili matlap ýöňkäpdirler. Ýolda gaçha-kowluk bolandyr, olam Trehonyň ajalyna sebäp bolan betbagtçylykly hadysa getirendir diýip pikir edýän. Birnäçe aý mundan ozal edil şol ýerde şuňa meňzeş ýagdaýda bir hanymam heläk boldy. Indi bize Laborde gelip, öz dostunyň başyndan geçenleri gürrüň berdi. Men nämüçindir bir hadysany ýa-da, aýdaly, bir delili beýleki bilen deňeşdirip gördüm. Jenap, men sizi şol gezek görkezme bermäge çagyranymyzda derňewler bolüminde görüpdim, ýöne siz şonda-da tolgunýardyňyz, şoňa görä ýadyňyza düşmeýän bolmagym hem mümkin. Meniň açyklygymyň gadyryny biliň, men size içimi dökýän.
Ol sagadyna seretdi-de, elini stoluň üstüne goýdy.
— Maňa häzir gidere çen boldy, ýöne wagtym näçe diýseň bar, onsoň ertir ýene geläýerin — diýip, bulguryna, käsesine garady-da: — Men näçe bermeli? — diýip sorady.
Çişik turdy, ysgytsyz hoşlaşdy-da, çykyp gitdi. Arewalo öz-özüne ýüzlenýän şekilde:
— Gör, nähili? — diýdi.
— Onuň subutnamasy ýok — diýip, Huliýa seslendi. — Subutnamasy bolanlygynda, şonça boş wagty bilen bizi tussag ederdi.
— Howlukma, ol entek bizi tussag eder — diýip, Arewalo ýadaw dillendi. — Çişik dogry yz çalýar: ol kempir ölmänkä hem ölenden soňky pul ýagdaýymyzy derňär, onsoň ýumagyň ujuny tapar.
— Ýöne subutnama tapmaz — diýip, Huliýa kejirligine tutdy.
— Subutnama nämä gerek? Kalbymyz günäli özümiz bar ahyry. Nämüçin seniň hakykatyň garagyna göni garasyň gelenok, Huliýa? Bizi gapana düşürdiler.
Huliýa:
— Gel, gaçaly — diýip haýyş etdi.
— Giç. Yzarlap, bizi taparlar-da tutarlar.
— Bile söweşeris.
— Aýry-aýrylykda, Huliýa, her kim türmede öz ornunda. Diňe ýeke çykalga bar: özüňi öldürmek.
— Özüňi öldürmek?
— Utulmagam başarmaly, muny özüň aýdypdyň-a. Bileje, ikimiz, bu belany, bu argynlygy unutmaly.
— Ertir gürleşeris. Häzir saňa dynç almak gerek.
— Dynç almak ikimize-de gerek.
— Ýör.
— Baryber. Men soňrak bararyn.
Raul Arewalo penjiräni ýapdy, ýukajyk tagtalardan edilen eňsini goýberdi, ildirgiçleri birin-birin ildirdi, daşky gapynyň iki taý gabsasynam özüne çekdi-de, sokmany sürüp bekledi, açary towlady, agyr demir germewem goýberdi.

© Adolfo BIOÝ KASARES
Terjime: © Bäşim ÖDEK
Bölümler: Terjime eserler | Görülen: 123 | Mowzugy paýlaşan: sussupessimist | Teg: Adolfo Bioý Kasares, Bäşim Ödek | Рейтинг: 5.0/3
Похожие материалы

Awtoryň başga makalalary

Ähli teswirler: 24
avatar
0
1 sussupessimist • 12:41, 27.04.2024
Gowy nowella. terjimesem ýerine düşüpdir, meň pikirimçe. Okamany hemmä maslahat berýän. Degýär.
Umumanam, Borhes, Kortasar, Bioý Kasares ýaly argentin ýazyjylarynyň eserlerini duşuňdan geçirmeli däl - başga dünýäň adamlary.
avatar
0
2 Şyhyýew • 16:07, 30.04.2024
Dogrusy maslahatyň bilen okadym. Degdi. Herkime duşubam baranok muňýaly sary kürteli manýak gelinler. O gaçyşyp-kowalşylýan ýerinde özümem tas ýorganymdan ýykylypdym. Nememi, Maksat aga, bi nowellada ýazylan döwrüne kakdyrmalar-silkişdirmeler bamy? Ýöriteläp däl-de, özüňde bir informasiýa bar bolsa bilýänjeleňňi ýazyp galdyr eser barada.
avatar
0
3 sussupessimist • 16:47, 30.04.2024
Aýratyn ýazylan döwrüne allýuziýalar barmy, ony bilemok, ýöne temasy henizem aktual. Нормализация насилия diýilýäni. Zalymlygyň adatylaşmagy. Häzirki döwürde mundan aktual tema bardyram öýdemok. Bir gezek özlerini çykgynsyz ýagdaý bilen aklajak bolup (Нам не оставили другого выбора diýýändirler her gün TV-täzeliklerde), är-aýal şol jenaýata gidýär, ýöne eliňi bir gana buladygyň, soň yza ýol ýok.
Aslynda çykalga mydama-da bar. Buenos-Aýrese dolanmak, ýa myhmanhanany düşewüntli etmegiň başga bir ýoluny tapmak...
Garaz, "Biziň başga çykalgamyz galmady" diýen jümleden bahana bolmaz diýýär Adolfo aga, onuň bu sözleri bolsa häzir ençeme ýurtda jenaýat işiniň gozgalmagyna hem-de ony aýdýanlaryň dönüklikde aýyplanmagyna sebäp bolýar.

Üstesine-de, Bioý Kasaresde aglaba ýagdaýda bolşy ýaly, bu eserinde-de reallyk bilen fantaziýaň arasy ýitýär, ikisi garyşýar. Ol, beýleki sürüjiň Huliýa öz ölen gyzydyr öýdüp ýörmegem edil bir tötänden ulanylan detal däl. Huliýa-da bellibir derejede öli - sebäbi bir bigünä adamyň ganyna galdy. Indi ol nädende-de, öňküligine ýaşap bilmez.
Ýene bir gyzykly detal - hekaýada birinji ganhorlukdan soň - ikinjiniňem anonsy berilýär:

"...Başga biri bolsa kolonial döwründen galan örän ajap «Pakkardyň» içinden, hatda iki jesediň tapylandygyny habar berdi..."
avatar
0
4 Şyhyýew • 18:25, 30.04.2024
Aldym, aldym! Biziň köçäň oglanlarynyň: "Dowzahy gurnap, içinem dýawollardan arassalajak bolmalyň, oglanlar!" diýişlerine meňzeş birzatjyklaram bar nowellada.
avatar
0
5 Aygul4658 • 19:27, 30.04.2024
Terjimäni azajyk türkmençeleşdirip bolarmydy ýa men yrsaraýanmy?!..
avatar
0
6 Мango • 12:34, 02.05.2024
Бьой Адольфо Касарес.
Как рыть могилу
Перевод В. Спасской

Рауль Аревало закрыл окна, опустил жалюзи, один за другим закрепил шпингалеты, подтянул обе створки входной двери, толкнул задвижку, повернул ключ, наложил тяжелый железный засов. Облокотясь о стойку, его жена негромко сказала: -- Какая тишина! Даже моря не слышно.
-- Мы никогда не закрываемся, Хулия, -- напомнил муж. -- Если кто-нибудь придет, он насторожится, увидев запертые двери.
-- Еще один посетитель посреди ночи? -- возразила Хулия. -- Ты в своем уме? Если бы клиенты этак шли один за другим, мы бы не сидели в долгах. Потуши люстру.
Муж подчинился; в зале стало почти темно, горела лишь лампа над стойкой.
-- Поступай как хочешь, -- сказал Аревало, опускаясь на стул у столика, покрытого клетчатой скатертью, -- но я не понимаю, почему нет другого выхода.
Оба были хороши собой и так молоды, что ни-кто не принял бы их за хозяев. Хулия -- белокурая, коротко стриженная -- подошла к столу, оперлась о него руками и, глядя на мужа сверху, в упор, ответила тихо, но твердо:
-- Другого выхода нет.
-- Не знаю, -- недовольно отозвался Аревало. -- Мы были счастливы, хотя и не получали прибыли.
-- Потише, -- оборвала его Хулия. Она подняла руку и, прислушиваясь, обернулась к лестнице.
-- Все еще ходит. Как долго не ложится. Так она никогда не уснет.
-- Я спрашиваю себя, -- продолжал Аревало, -- сможем ли мы потом быть счастливыми с таким грузом на совести.
avatar
0
7 Мango • 12:34, 02.05.2024
Они познакомились два года назад, в Некочеа, встретившись в приморской гостинице -- она отдыхала с родителями, он один, -- и захотели пожениться, больше не возвращаться в Буэнос-Айрес, на опостылевшую службу; их мечтой было открыть кафе где-нибудь в уединенном месте, на скалах, над морем. Все оказалось невыполнимым, даже женитьба, потому что у них не было денег. Однажды, - проезжая на автобусе вдоль скалистого берега, они увидели одинокий дом из красного кирпича под серой шиферной крышей -- он стоял у дороги в окружении сосен, у самого обрыва, а рядом, почти скрытое кустами бирючины, виднелось объявление: "Идеально для кафе. Продается". Они сказали друг другу, что все это похоже на сон, и действительно, точно во сне, с той минуты трудностей как не бывало. Присев вечером на скамейку возле гостиницы, они познакомились с благожелательным господином, которому рассказали о своих безумных проек-240
      тах. Этот господин знал другого господина, готового дать деньги взаймы, если молодые люди затем возьмут его в долю. Короче говоря, они поженились, открыли кафе, но перед тем замазали на вывеске надпись "Фонарик" и написали "Греза".
      Пожалуй, кое-кто сказал бы, что менять название, более подходящее для кафе, -- плохая примета, но бесспорно одно: это уединенное место, воплощенная мечта молодых людей, было очень живописно, однако клиенты сюда не шли. Наконец Хулия и Аревало поняли: им никогда не скопить достаточной суммы, чтобы, уплатив налоги, полностью отдать долг, а тем временем проценты головокружительно возрастали. С юной горячностью они и слышать не хотели о том, чтобы потерять свою "Грезу", вернуться в Буэнос-Айрес, снова тянуть лямку -- каждый в своей конторе. Все поначалу складывалось так хорошо, что теперь, когда все пошло плохо, им казалось, будто судьба, озлившись, вдруг подставила им подножку. С каждым днем они становились все беднее, все влюбленнее, все счастливее оттого, что живут в этом доме, с каждым днем они все больше боялись его потерять, и вот, словно переодетый ангел, посланный небесами, чтобы их испытать, или словно врач-кудесник с безотказной панацеей в чемодане, перед ними предстала незнакомая пожилая дама; сейчас она раздевалась на втором этаже рядом с клубящейся ванной, куда лилась тугая струя горячей воды.
      -- Чуть раньше, сидя в одиночестве в пустом зале у одного из столиков, которые тщетно ожидали гостей, они проверили книги счетов и опять завели безнадежный разговор.
      -- Сколько ни ворошить бумаги, денег мы в них не найдем, -- сказал Аревало, которого все это быстро утомляло. -- День платежа на носу.
      -- Но мы не можем сдаваться, -- ответила Хулия.
      -- Дело не в том, сдаваться или не сдаваться, просто в наших разговорах мало толку, словами чуда не сотворишь. Что нам остается? Разослать рекламные письма в Некочеа и Мирамар? Последние обошлись нам недешево. А результат? Явились несколько дам, выпили по чашке чаю и не пожелали уплатить наценку.
      -- Значит, ты предлагаешь признать себя побежденными и вернуться в Буэнос-Айрес?
      -- Мы будем счастливы где угодно.
avatar
0
8 Мango • 12:34, 02.05.2024
Хулия ответила, что "ее тошнит от пустых фраз", что в Буэнос-Айресе они будут видеться только по субботам и воскресеньям, что ей непонятно, почему при этом они будут счастливы, а кроме того, в конторе, куда он поступит, обязательно найдутся женщины.
      -- В конце концов тебе понравится менее уродливая, -- заключила она.
      -- Ты мне не доверяешь, -- сказал он.
      -- Не доверяю? Вовсе нет. Просто мужчина и
      женщина, проводящие дни под одной крышей, обязательно окажутся в одной постели.
      Раздраженно закрывая черную тетрадь, Аревало ответил:
      -- Я не хочу возвращаться; что может быть лучше, чем жить здесь, но если сию минуту вдруг не появится ангел с чемоданом, полным денег...
      -- Что это? -- прервала его Хулия.
      Два желтых параллельных луча стремительно перечеркнули зал. Потом раздался шум автомобиля, и вскоре в дверях появилась дама; на ней была круглая шляпа, из-под которой выбивались седые пряди, слегка съехавший набок дорожный плащ, а в правой руке она крепко сжимала чемодан. Дама посмотрела на них и улыбнулась, словно старым знакомым.
      -- У вас есть комната? -- спросила она. -- Вы можете сдать мне комнату? Только на одну ночь. Есть я не хочу, но мне нужна комната, чтобы переночевать, и, если можно, ванна погорячее...
      Они сказали "конечно", и дама принялась радостно повторять "спасибо, спасибо".
      Потом она пустилась в объяснения, многословно, чуть нервно, тем деланно оживленным тоном, каким щебечут богатые дамы на светских собраниях:
      -- При выезде уж не знаю из какого городка я сбилась с пути, конечно же, повернула налево, когда мне, конечно же, надо было повернуть направо. И вот я оказалась здесь, у вас, возле Мирамара, да? -- а меня ждут в гостинице в Некочеа. Но знаете, что я вам скажу? Я очень рада, потому что вы такие молодые и такие красивые оба -- да, красивые, мне можно так говорить, ведь я старуха, -- и внушаете доверие. Чтобы совсем успокоиться, я хочу вам сразу же открыть один секрет: мне было страшно, ведь уже темно, я заблудилась, в чемодане у меня куча денег, а теперь готовы убить любого за самую малость. Завтра к обеду я хочу быть в Некочеа, успею, как вы думаете? В три часа там на аукционе будут продавать один дом, а дом этот мне захотелось купить, как только я его увидела, -- он стоит на приморской дороге, над обрывом, с окнами на море, просто мечта, мечта всей моей жизни.
      -- Я провожу сеньору наверх, в ее комнату, -- сказала Хулия, -- а ты разожги котел.
      Через несколько минут, когда они опять оказались вдвоем в зале, Аревало сказал:
      -- Уж купила бы она этот дом. Бедная старуха, у нее те же вкусы, что у нас.
      -- Предупреждаю, меня ты не растрогаешь, -- ответила Хулия и расхохоталась. -- Если подвернулся грандиозный случай, его нельзя упускать.
      -- Какой случай? -- спросил Аревало, делая вид, что не понимает.
      -- Ангел с чемоданом, -- сказала Хулия.
avatar
0
9 Мango • 12:35, 02.05.2024
Словно сделавшись чужими, они в молчании смотрели друг на друга. Наверху скрипели доски пола: дама ходила по комнате.
      -- Она ехала в Некочеа и заблудилась, -- продолжала Хулия. -- Сейчас она могла очутиться где угодно. Только мы с тобой знаем, что она здесь.
      -- И знаем также, что у нее в чемодане куча денег, -- подхватил Аревало. -- Она сама сказала, а зачем бы ей нас обманывать?
      -- Ты начинаешь понимать, -- почти печально пробормотала Хулия.
      -- Неужели ты хочешь, чтобы я ее убил?
      -- То же самое я услышала, когда послала тебя зарезать первого цыпленка. Скольких ты зарезал с тех пор?
      -- Вот так взять и воткнуть нож -- чтобы брызнула старушечья кровь...
      -- Сомневаюсь, что ты отличишь старушечью кровь от цыплячьей; но не беспокойся: крови не будет. Когда она заснет, надо найти палку...
      -- Ударить ее палкой по голове? Я не могу.
      -- Как это не могу? Ударить палкой -- значит ударить палкой, а по столу или по голове, тебе не все равно? Или старуха, или мы. Или старуха купит свой дом...
      -- Ясно, ясно, но я тебя не узнаю. Откуда такая свирепость...
      Не к месту улыбнувшись, Хулия заявила:
      -- Женщина должна защищать свой очаг.
      -- Сегодня ты свирепа, как волчица.
      -- Если понадобится, я буду защищать его, как волчица. Среди твоих друзей есть счастливые браки? Среди моих нет. Сказать тебе правду? Все определяют условия жизни. В таком городе, как Буэнос-Айрес, люди все время возбуждены, кругом столько соблазнов. Если же нет денег, то все еще хуже. А здесь нам с тобой, Рауль, ничего не грозит, потому что нам никогда не скучно вместе. Объяснить мой план?
      По дороге проехала машина. Наверху слышались шаги.
      -- Нет, -- сказал Аревало. -- Я ничего не хочу себе представлять. Иначе мне станет ее жаль, и я не смогу... Приказывай, я буду выполнять.
      -- Хорошо. Закрой все -- двери, окна, жалюзи.
      Рауль Аревало закрыл окна, опустил жалюзи, один за другим закрепил шпингалеты, подтянул обе створки входной двери, толкнул задвижку, повернул ключ, наложил тяжелый железный засов.
      Они поговорили о том, какая тишина вдруг настала в доме, о том, что будет, если появится посетитель, о том, нет ли у них другого выхода и смогут ли они быть счастливы с преступлением на совести.
      -- Где грабли? -- спросила Хулия. -- В подвале, с инструментами.
      -- Пойдем в подвал. Дадим сеньоре время, пусть заснет покрепче, а ты пока постолярничай. Сделай для грабель новую ручку, только покороче.
      Точно прилежный работник, Аревало принялся за дело. Но потом все же спросил:
      -- А это для чего?
      -- Не спрашивай, если не хочешь ничего себе представлять. Теперь прибей на конце перпендикулярную планку пошире, чем железный брус грабель.
avatar
0
10 Мango • 12:35, 02.05.2024
Пока Аревало работал, Хулия перебирала дрова и подбрасывала поленья в огонь.
      -- Сеньора уже искупалась, -- сказал Аревало. Сжимая в руке толстое полено, похожее на булаву, Хулия ответила:
      -- Неважно. Не жадничай. Теперь мы богаты. Хочу, чтобы у нас была горячая вода.
      И потом после паузы объявила:
      -- Я оставлю тебя на минутку. Схожу к себе и вернусь. Смотри не сбеги.
      Аревало с еще большим пылом углубился в работу. Его жена вернулась с парой кожаных перчаток и флаконом спирта.
      -- Почему ты никогда не покупаешь себе перчаток? -- рассеянно спросила она, поставила флакон у поленницы и, не ожидая ответа, продолжала: -- Поверь, пара перчаток никогда не помешает. Новые грабли уже готовы? Пойдем наверх, ты понесешь одно, я другое. Ах, я и забыла об этом полене.
      Она подхватила полено, похожее на булаву, и оба вернулись в зал. Поставили грабли у дверей. Хулия прошла за стойку, взяла металлический поднос, бокал и графин, наполнила графин водой.
      -- На случай, если она проснется, ведь в этом возрасте спят очень чутко -- если не слишком крепко, как дети, -- я пойду впереди с подносом. Ты держись за мной, вот с этим.
      Она указала на полено, лежащее на столе. Аревало заколебался; Хулия взяла полено и вложила ему в руку.
      -- Разве я не стою небольшого усилия? -- спросила она, улыбаясь, и поцеловала его в щеку.
      -- Почему бы нам не глотнуть чего-нибудь? -- предложил Аревало.
      -- Мне надо иметь ясную голову, а у тебя для бодрости есть я.
      -- Давай кончим поскорее, -- попросил Аревало.
      -- Куда торопиться? -- ответила Хулия. Они начали подниматься по лестнице.
      -- Под тобой ступени не скрипят, -- сказал Аревало, -- а я иду как медведь. Отчего я так неуклюж?
      -- Лучше бы они не скрипели, -- заметила Хулия. -- Неприятно будет, если она проснется.
      -- Еще один автомобиль на дороге. Почему сегодня их так много?
      -- Не больше, чем всегда.
      -- Только бы проезжали мимо. Кажется, один остановился?
      -- Нет, уже уехал, -- заверила его Хулия.
      -- А этот шум? -- спросил Аревало.
      -- Гудит в трубе.
avatar
0
11 Мango • 12:36, 02.05.2024
Хулия зажгла свет в верхнем коридоре. Они подошли к комнате. Очень осторожно Хулия повернула ручку и приоткрыла дверь. Аревало уперся взглядом в затылок жены, только в затылок жены; потом вдруг отклонил голову и глянул внутрь. В его поле зрения попадала лишь пустая часть комнаты, такая же, как всегда: кретоновые занавески на окне, кусок изножия с украшениями, кресло в прованском стиле. Мягким и уверенным движением Хулия распахнула дверь. Все звуки, такие разнообразные до сих пор, внезапно смолкли. В тишине было что-то неестественное: тикали часы, но казалось, бедная женщина на постели уже не дышит. Может быть, она поджидала их, увидела и затаила дыхание. В кровати, повернувшись к ним спиной, она почему-то представлялась огромной, этакая темная волнистая глыба; выше в полумраке угадывались голова и подушка. Вдруг раздался храп. Наверное, боясь, что Аревало разжалобится, Хулия стиснула ему руку и прошептала:
      -- Давай.
      Рауль шагнул в пространство между кроватью и стеной и поднял полено. Потом с силой опустил. У женщины вырвался глухой стон, надрывное коровье мычание. Аревало ударил еще раз.
      -- Хватит, -- приказала Хулия. -- Посмотрю, мертва ли она.
      Она зажгла настольную лампу. Став на колени, осмотрела рану, прижалась ухом к груди старой дамы. Наконец встала.
      -- Молодцом, -- сказала она.
      Положив обе руки на плечи мужа, она взглянула на него в упор, притянула к себе, легко поцеловала. Аревало брезгливо передернуло, но он сдержался.
      -- Раулито, -- одобрительно прошептала Хулия. Она взяла полено из его руки.
      -- Гладкое, -- заметила она, проводя по коре пальцем в перчатке. -- Надо убедиться, не осталось ли щепок в ране.
      Положив полено на стол, она вернулась к покойной. Словно размышляя вслух, добавила:
      -- Все равно рану промоет. Неопределенным жестом она указала на белье, сложенное на стуле, платье, висящее на вешалке.
      -- Дай все сюда, -- сказала она. Одевая мертвую, она безразлично заметила: -- Если тебе неприятно, не смотри.
      Пошарив в карманах, она извлекла ключи. Потом подхватила труп под мышки и выволокла из постели. Аревало сделал шаг вперед, чтобы помочь.
      -- Предоставь это мне, -- удержала его Хулия. -- Не касайся ее. У тебя нет перчаток. Я не слишком верю в эти сказки об отпечатках пальцев, но рисковать ни к чему.
      -- Ты очень сильная, -- сказал Аревало.
      -- Какая тяжесть, -- откликнулась Хулия.
      Действительно, из-за возни с трупом нервы у обоих все-таки сдали. Хулия не позволяла ей помогать, и потому спуск по лестнице изобиловал всякими неожиданностями и напоминал пантомиму. Пятки мертвой колотили по лестнице.
      -- Точно барабан, -- сказал Аревало.
      -- Барабан в цирке перед смертельным номером.
      Хулия откинулась на перила, чтобы передохнуть и посмеяться.
      -- Какая ты хорошенькая, -- восхищенно сказал Аревало.
      -- Будь посерьезнее, -- попросила она и закрылась руками. -- Только бы нам не помешали. Звуки возобновились, особенно слышен был гул
      в трубе.
avatar
0
12 Мango • 12:36, 02.05.2024
Оставив труп у лестницы, на полу, они поднялись наверх. Хулия перепробовала несколько ключей и наконец открыла чемодан. Сунула обе руки внутрь и затем показала мужу: в каждой был зажат набитый конверт. Она передала конверты Аревало, а сама подхватила шляпу дамы, чемодан, полено.
      -- Надо подумать, куда спрятать деньги, -- сказала она. -- Пускай полежат какое-то время.
      Оба спустились в зал. Дурашливым жестом Хулия глубоко надвинула шляпу на голову покойной. Сбежала в подвал, облила полено спиртом, сунула в огонь. Потом вернулась.
      -- Открой дверь и выгляни наружу, -- попросила она. Аревало подчинился.
      -- Никого нет, -- сказал он шепотом.
      Взявшись за руки, они вышли из дома. Стояла прохладная ночь, светила луна, шумело море. Хулия вошла в зал, вынесла чемодан, открыла дверцу машины -- огромного старомодного "паккарда", -- бросила чемодан внутрь.
      -- Пойдем за ней, -- прошептала Хулия и тут же повысила голос: -- Помоги мне. Я больше не могу таскать эту тяжесть. К черту отпечатки пальцев.
      Они погасили свет, вынесли даму, посадили ее между собой. Хулия включила мотор. Не зажигая огней, они подъехали туда, где дорога шла над самым обрывом, -- это было недалеко, метрах в двухстах от их "Грезы". Когда Хулия остановила "паккард", переднее левое колесо зависло над пропастью. Открыв дверцу, она приказала мужу: --Выходи.
      -- Не думай, что тут много места, -- возразил Аревало, осторожно пробираясь между машиной и обрывом.
      Хулия тоже вышла и толкнула труп за руль. Казалось, автомобиль сам по себе скользит в пропасть. -- Берегись! -- крикнул Аревало.
      Хулия захлопнула дверцу, наклонилась над обрывом, стукнула каблуком о край, посмотрела, как падает комок земли. Море кипело внизу, угольно-черное, в белых клочьях узорной пены.
      -- Вода еще поднимается, -- заверила Хулия. -- Один толчок -- и мы свободны!
      Они приготовились.
      -- Когда я скажу "давай", толкаем изо всех сил, -- предупредила она. -- Ну, давай!
      "Паккард" тяжело свалился с обрыва -- в его падении было что-то живое и жалкое, -- и молодые люди упали на землю, на траву, у края пропасти, судорожно обнимая друг друга. Хулия рыдала, как будто ничто на свете никогда не сможет ее утешить, и улыбалась сквозь слезы, когда Аревало целовал ее мокрое лицо. Наконец они встали и глянули вниз.
      -- Лежит, -- сказал Аревало.
      -- Лучше бы все унесло в море, но если и не унесет, тоже не страшно.
      Они пошли назад. Граблями уничтожили следы автомобиля на дорожке и на земляном дворе. Еще до того, как они убрали все улики и привели дом в идеальный порядок, занялся новый день.
      -- Пойдем поглядим, сколько у нас денег, -- сказал Аревало. Достав конверты, они принялись считать.
      -- Двести семь тысяч песо, -- объявила Хулия.
      Они порассуждали о том, что если женщина везла с собой больше двухсот тысяч песо в качестве задатка, она готова была заплатить за дом более двух миллионов; что за последние годы деньги очень упали в цене; что это им на руку, ибо суммы задатка хватит, чтобы расплатиться за дом и отдать проценты кредитору.
      Уже взбодрившись, Хулия сказала:
      -- К счастью, есть горячая вода. Вымоемся вместе и хорошенько позавтракаем.
      Честно сказать, несколько дней им было неспокойно. Хулия призывала к хладнокровию, говорила, что каждый прошедший день -- очко в их пользу. Они не знали, унесло ли море автомобиль или выбросило на берег.
      -- Хочешь, я пойду посмотрю? -- предложила Хулия.
      -- И не думай, -- ответил Аревало. -- Только представь, вдруг увидят, как мы там шныряем?
      Аревало с нетерпением ожидал автобуса, который, проходя после обеда, оставлял им газеты. Поначалу ни газеты, ни радио не сообщали об исчезновении дамы. Казалось, будто весь эпизод приснился им, убийцам.
avatar
0
13 Мango • 12:36, 02.05.2024
Однажды ночью Аревало спросил жену: -- Как ты думаешь, я смогу молиться? Меня тянет помолиться, попросить сверхъестественные силы, чтобы море унесло машину. Нам жилось бы спокойнее. Никому и в голову бы не пришло связывать нас с этой чертовой старухой.
      -- Не бойся, -- ответила Хулия. -- Самое худшее, что может произойти, -- нас вызовут на допрос. Это не смертельно: что значит какой-то час в полицейском участке по сравнению со всей нашей счастливой жизнью? Неужели мы настолько безвольны, что не сможем это вынести? Против нас нет никаких улик. Как могут взвалить на нас вину за то, что случилось с бедной дамой?
      -- В тот вечер мы легли поздно, -- размышлял вслух Аревало. -- Этого нельзя отрицать. Любой проезжий мог увидеть свет.
      -- Мы легли поздно, но не слышали падения автомобиля.
      -- Нет. Мы ничего не слышали. Но что мы делали?
      -- Слушали радио.
      -- Мы даже не знаем, что передавали в тот вечер.
      -- Разговаривали.
      -- О чем? Если мы скажем правду, мы наведем их на мысль о мотивах преступления. Мы были разорены, и вдруг с неба сваливается старуха с чемоданом, полным денег.
      -- Если все, у кого нет денег, начнут убивать налево и направо...
      -- Сейчас нам нельзя отдавать долг, -- сказал Аревало.
      -- И чтобы не вызвать подозрений, -- саркастически продолжила Хулия, -- мы распростимся с "Грезой" и отправимся в Буэнос-Айрес жить как последние нищие. Ни за что на свете. Если хочешь, мы не заплатим ни песо, но я поеду к кредитору. Как-нибудь я его уломаю. Я пообещаю ему, что, если он даст нам передышку, дела поправятся и он получит все свои деньги. Я ведь знаю, что могу заплатить, потому буду говорить уверенно и сумею его убедить.
      Однажды утром радио, а позже и газеты заговорили об исчезнувшей даме.
      -- "В результате беседы с комиссаром Гарибето, -- прочел Аревало, -- у нашего корреспондента сложилось мнение, что полиция располагает определенными данными, не позволяющими исключить возможность преступления". Слышишь? Начинают толковать о преступлении.
      -- Это несчастный случай, -- возразила Хулия. -- Постепенно они сами убедятся. Сейчас еще полиция не исключает возможности того, что сеньора жива и здорова и блуждает Бог знает где. Поэтому здесь нет ни слова о деньгах, чтобы никому не вздумалось треснуть ее палкой по голове.
      Стоял сияющий майский день. Они сидели у окна, греясь на солнце.
      -- Что такое "определенные данные"? -- спросил Аревало.
      -- Деньги, -- без колебаний заявила Хулия. -- Только деньги. Кто-нибудь пришел и рассказал, что сеньора разъезжала с баснословной суммой в чемодане.
      Вдруг Аревало спросил:
      -- Что это там?
      Большая группа людей толпилась на дороге, в том месте, откуда упал автомобиль.
      -- Они обнаружили машину.
      -- Пойдем посмотрим, -- предложила Хулия.
      Будет подозрительно, если мы не проявим любопытства.
      -- Я не пойду, -- ответил Аревало.
avatar
0
14 Мango • 12:36, 02.05.2024
Пойти им не удалось. Весь день в кафе были посетители. Наверное, возбужденный этим обстоятельством, Аревало был оживлен и разговорчив; он расспрашивал о случившемся, высказывал мнение, что в иных местах дорога подходит слишком близко к краю обрыва, но признавал, что, к сожалению, автомобилистам свойственна неосторожность. Чуть встревоженная, Хулия смотрела на него с восхищением.
      Вдоль обочины выстроились автомобили. Позже Аревало и Хулия заметили посреди скопища машин и людей какое-то длинношеее животное или насекомое невероятных размеров. Это был кран. Кто-то сказал, что кран простоит тут до утра, потому что уже смеркается. Другой сообщил:
      -- Внутри автомобиля -- отличного "паккарда" колониальных времен -- обнаружили даже два трупа.
      -- Они, поди, целовались, точно голубки в гнездышке, и вдруг -- кувырк! -- "паккард" вылетает за край обрыва и шлепается в воду.
      -- Прошу прощения, -- вмешался тонкий голос, -- но автомобиль не "паккард", а "кадиллак".
      В "Грезу" вошел полицейский, офицер, в сопровождении седого господина в нахлобученной шляпе и зеленом плаще. Сняв шляпу, господин поздоровался с Хулией. Дружески взглянув на нее, он заметил:
      -- Работаем, а?
      -- Людям всегда кажется, что кафе приносит Бог знает какой доход, -- ответила Хулия. -- К сожалению, не каждый день дела идут, как сегодня.
      -- Но вы не жалуетесь, верно?
      -- Нет, я не жалуюсь.
      Обращаясь к полицейскому, господин в плаще заметил:
      -- Если бы мы не пахали на наше управление, а обзавелись таким уютненьким кафе или баром, мы бы тоже не жаловались. Терпение, Маторрас.
      Некоторое время спустя господин в зеленом плаще спросил Хулию:
      -- Вы слышали что-нибудь в ночь происшествия?
      -- А когда это было? -- спросила она.
      -- Очевидно, в пятницу ночью, -- сказал полицейский в форме.
      -- В пятницу ночью? -- переспросил Аревало. -- По-моему, я ничего не слышал. Не помню.
      -- Я тоже, -- сказала Хулия.
      Извиняющимся тоном господин в плаще сообщил:
      -- Наверное, через несколько дней мы вас побеспокоим и вызовем в Мирамар, в комиссариат, дать показания.
      -- А тем временем пришлете полицейского, чтобы он обслуживал клиентов? -- спросила Хулия.
      Господин улыбнулся.
      -- Это было бы крайне неосторожно, -- сказал он. -- На жалованье, которое им платят, не разживешься.
      В эту ночь молодые люди почти не спали. Лежа в постели, они говорили о визите полицейских, о том, какой линии придерживаться в ходе допроса, если их вызовут; об автомобиле с трупом, который все еще лежал под обрывом. На рассвете Аревало заговорил о буре, об урагане -- он уже стих, но волны наверняка унесли машину в море.
avatar
0
15 Мango • 12:38, 02.05.2024
Еще не окончив фразу, он уже понял, что спал и буря ему приснилась. Оба рассмеялись.
      Наутро кран поднял автомобиль вместе с покойной. Один из клиентов, попросивший анисовую настойку, объявил: -- Ее принесут сюда.
      Они ждали и ждали, но потом выяснилось, что труп увезли в Мирамар.
      -- Сейчас столько современных аппаратов, -- сказал Аревало, -- экспертиза мигом обнаружит, что раны старухи не от ударов об углы автомобиля.
      -- И ты веришь в это? -- спросила Хулия. -- Вся эта экспертиза проводится в крохотной комнатушке, где так называемый эксперт греет на примусе мате. Посмотрим, что они обнаружат, когда перед ними положат старуху, вымоченную в морской воде.
      Прошла неделя, в ходе которой у них было весьма оживленно. Иные из тех, кто побывал здесь в день, когда нашли автомобиль, вернулись с семьей, с детьми или парами.
      -- Видишь, как я была права, -- говорила Хулия. -- "Греза" -- замечательное место. Просто несправедливо, что сюда никто не приходил. Теперь нас уже знают, к нам будут ездить. Если повезет, так во всем.
      Пришла повестка от следователя. -- Вот еще, не пойду, пусть хоть солдат присылают, -- возмутился Аревало.
      В назначенный день они явились минута в минуту. Первой вошла Хулия. Аревало, когда подошел его черед, слегка разнервничался. За столом его поджидал седой господин, тот, что, одетый в зеленый плащ, навестил их в "Грезе"; теперь он был без плаща и приветливо улыбался. Два-три раза Аревало подносил платок к глазам -- почему-то они слезились. К концу беседы он почувствовал себя уверенно и спокойно, словно сидел в кафе с друзьями, и подумал (хотя позже и отрицал это), что следователь -- сама любезность. Наконец седой господин сказал:
      -- Большое спасибо. Вы можете идти. Поздравляю вас. -- И после паузы добавил, пожалуй, чуть презрительно: -- С такой женой.
      Они вернулись в "Грезу", Хулия принялась за стряпню, Аревало накрывал на стол.
      -- Что за мерзкий народ, -- твердил он. -- За ними вся государственная машина, им ничего не стоит изничтожить любого, кто имеет несчастье попасть в их лапы. Ты сносишь их оскорбления в надежде, что тебе еще удастся выскочить и глотнуть свежего воздуха, не дай Бог оступиться -- тебя начнут пытать, ты скажешь что попало и будешь гнить в тюрьме, пока не сдохнешь. Даю слово, знай я, что меня не тронут, я пристукнул бы этого, в плаще.
      -- Ты точно разъяренный ягуар, -- смеясь, сказала Хулия.-- Все уже позади. -- Позади, но только на сегодня. А кто знает, сколько таких бесед -- или кое-чего похуже -- ждет нас в будущем.
      -- Не думаю. Раньше, чем ты предполагаешь, дело забудется.
      -- Только бы поскорее. Иногда я спрашиваю себя, так ли уж не правы те, кто говорит, что за все надо платить.
      -- Платить? Какая ерунда. Не задумывайся слишком, и все образуется, -- успокоила его Хулия. . Их вызвали еще раз, состоялся еще один диалог с господином в зеленом плаще; все было совсем не страшно, а затем наступило облегчение. Прошло несколько месяцев. Аревало просто не верилось, но Хулия, похоже, была права: о преступлении и впрямь забыли. Благоразумно прося всякий раз новую отсрочку, словно у них не было денег, они выплатили долг. К весне они купили себе старый "пирс-эрроу". Хотя машина пожирала много бензина -- поэтому она и стоила так дешево, -- молодые люди пристрастились к прогулкам и почти каждый день ездили в Мирамар за продуктами или под каким-нибудь другим предлогом. В течение всего лета они уезжали часов в девять утра, а в десять уже возвращались, но в апреле, устав поджидать клиентов, гуляли и после обеда. Приятно было прокатиться по приморской дороге.
avatar
0
16 Мango • 12:38, 02.05.2024
Однажды к вечеру, возвращаясь домой, они впервые заметили человечка. Веселые, поглощенные друг другом, как двое влюбленных, они разговаривали о море, о том, как завораживает вид этих просторов, и вдруг увидели идущий за ними автомобиль. За рулем сидел щуплый человечек. В его назойливости им почудился какой-то темный умысел. Аревало обнаружил преследователя, взглянув в зеркало: тот бесстрастно вел машину, такой чинный и невозмутимый, -- как возненавидел вскоре Аревало его лицо; передний бампер "опеля" почти касался заднего бампера их "пирс-эрроу". Поначалу Аревало решил, что это один из тех неосторожных автомобилистов, которые никогда не научатся хорошо вести машину. Боясь, что при первом торможении "опель" врежется в него, Аревало высунул руку, помахал ею, уступая дорогу, слегка сбавил скорость; но человечек тоже сбавил
      скорость и по-прежнему держался позади. Тогда Аревало решил оторваться. Подрагивая от напряжения, "пирс-эрроу" набрал скорость сто километров в час: но современная машина преследователя была все так же рядом.
      -- Что надо этому кретину? -- возмущенно воскликнул Аревало. -- Что он к нам пристал? Остановиться и врезать ему как следует?
      -- Нам, -- напомнила Хулия, -- вовсе ни к чему приключения, которые заканчиваются в полиции.
      Аревало уже настолько забыл о старой даме, что чуть было не спросил, почему.
      Когда на шоссе появились другие машины, "пирс-эрроу", управляемый умелой рукой, замешался среди них и ускользнул от непонятного преследователя. Подъезжая к "Грезе", они снова оживились: Хулия расхваливала мастерство мужа -- и это при том, что машина у них старая.
      Ночью, в постели, им припомнилась встреча на дороге; Аревало спросил, кто же этот человечек, что было у него на уме.
      -- А может, нам только показалось, что он гнался за нами, -- объяснила Хулия, -- между тем это был просто рассеянный, незлобивый сеньор, выехавший на прогулку.
      -- Нет, -- ответил Аревало. -- Он полицейский, или негодяй, или кое-кто похуже.
      -- Надеюсь, -- сказала Хулия, -- ты не станешь думать теперь, что за все надо платить, что этот
      нелепый человечек -- олицетворение рока, дьявол, преследующий нас за то, что мы сделали.
      Аревало безучастно смотрел перед собой и не отвечал.
      -- Как хорошо я тебя знаю, -- улыбнулась его жена.
      Он помолчал, а потом начал просительным тоном:
      -- Нам надо уехать, Хулита, понимаешь? Здесь мы попадемся. Нельзя оставаться и ждать, пока нас сцапают. -- Он умоляюще посмотрел на нее. -- Сегодня человечек, завтра кто-нибудь другой. Понимаешь? Всегда кто-то будет гнаться за нами, пока мы не потеряем голову, пока мы не сдадимся. Давай убежим. А вдруг еще есть время.
      -- Какие глупости, -- сказала Хулия. Она повернулась к нему спиной, потушила лампу и заснула. На следующий день, выехав после обеда, они не встретили человечка, но через день он появился снова. Поворачивая назад, к дому, Аревало увидел его в зеркало. Он захотел оторваться, выжал газ до предела и с неудовольствием отметил, что человечек не отстает, едет все так же близко, впритык. Аревало притормозил, почти остановился, высунул руку, махнул ею, прокричал:
      -- Проезжайте, проезжайте! Человечку ничего не оставалось, как подчиниться. Он проехал мимо них на одном из опасных участков, где дорога шла над самым обрывом.
avatar
0
17 Мango • 12:39, 02.05.2024
Молодые люди успели его рассмотреть -- лысый, в больших черепаховых очках, торчащие уши, тонкие подстриженные усики. Фары "пирс-эр-роу" осветили его лысину и уши.
      -- Тебе не хочется стукнуть его палкой по голове? -- смеясь, спросила Хулия.
      -- Ты видишь его глаза в зеркале? -- спросил Аревало. -- Он шпионит за нами, таясь.
      И тут начались гонки наоборот. Преследователь ехал впереди, он увеличивал или уменьшал скорость по мере того, как увеличивали или уменьшали скорость они.
      -- Что ему надо? -- с плохо скрытым отчаянием спросил Аревало.
      -- Давай остановимся, -- ответила Хулия. -- Ему придется уехать.
      -- Вот еще. Зачем нам останавливаться? -- воскликнул Аревало.
      -- Чтобы освободиться от него.
      -- Так мы не освободимся.
      -- Стой, -- повторила Хулия. Аревало остановил машину. Несколькими метрами впереди человечек тоже затормозил.
      -- Я его исколочу! -- прерывающимся голосом прокричал Аревало.
      -- Не выходи, -- попросила Хулия. Аревало вышел и побежал, но преследователь
      тронулся с места и, не торопясь, поехал вперед,
      вскоре пропав за поворотом.
      -- Теперь надо подождать, пусть отъедет подальше, -- сказала Хулия.
      -- Он не уедет, -- сказал Аревало, садясь в машину.
      -- Давай удерем в другую сторону.
      -- Удрать? Ни в коем случае.
      -- Пожалуйста, подождем десять минут, -- попросила его Хулия.
      Аревало показал ей часы. Они сидели молча. Не прошло и пяти минут, как он сказал:
      -- Хватит. Клянусь тебе, "опель" стоит за поворотом.
      Аревало был прав: за поворотом они сразу же увидели стоящую машину. Аревало яростно нажал на педаль,
      -- Ты с ума сошел, -- прошептала Хулия. Страх жены словно подстегнул его, и он увеличил скорость. Как бы ни рванул с места "опель", они все равно настигнут его, он еще стоял, а они уже мчались со скоростью больше ста километров в час.
      -- Теперь мы гонимся за ним, -- возбужденно крикнул Аревало.
avatar
0
18 Мango • 12:39, 02.05.2024
Они догнали "опель" на другом опасном участке -- там, где несколько месяцев назад они сбросили в пропасть машину со старой дамой. Вместо того, чтобы объехать "опель" слева, Аревало взял правее; человечек вильнул влево, к обрыву. Аревало шел справа, почти выталкивая другую машину с дороги. Поначалу казалось, что борьба двух упрямцев будет долгой, но внезапно человечек испугался, уступил, свернул еще левее, и молодые люди увидели, как "опель" перелетел через край и упал в пустоту.
      -- Не останавливайся, -- приказала Хулия. -- Нас не должны здесь видеть.
      -- И даже не проверить, жив он или мертв? Всю ночь спрашивать себя, не явится ли он наутро грозным обвинителем?
      -- Ты прикончил его, -- ответила Хулия. -- Дал себе волю. Теперь не думай об этом. И не бойся. Если он появится, тогда посмотрим. Черт побери, проигрывать, так достойно.
      -- Я больше не буду думать, -- сказал Аревало.
      Первое убийство -- потому, что они убили из-за денег, или потому, что покойная доверилась им, или из-за допросов в полиции, или оттого, что это было в первый раз, -- подействовало на них угнетающе. Теперь, совершив новое убийство, они забыли о прежнем; на этот раз их беспричинно раздразнили, ненавистный преследователь гнался за ними по пятам, покушаясь на их благополучие, которым они еще не вполне насладились... После второго убийства они жили счастливо.
      Они прожили счастливо несколько дней, вплоть до понедельника, когда в час сиесты в зале появился толстяк. Он был неправдоподобно толст, его огромное дряблое тело расползалось в стороны, как
      квашня, вот-вот польется через край; у него были тусклые водянистые глаза, бледная кожа, широченный двойной подбородок. Стул, стол, чашечка кофе и стаканчик темной каньи (вино из сахарного тростника), которые он спросил, -- все по сравнению с ним казалось игрушечным, хрупким.
      -- Я его где-то видел, -- заметил Аревало. -- Только не помню, где.
      -- Если бы ты его видел, ты бы запомнил. Такого человека не забудешь, -- ответила Хулия.
      -- Он не уходит.
      -- Пусть себе не уходит. Пусть сидит хоть весь день -- лишь бы платил.
      Он и просидел у них весь день. И вернулся на следующий. Сел за тот же столик, попросил кофе и темную канью.
      -- Видишь? -- спросил Аревало.
      -- Что я вижу? -- спросила Хулия.
      -- Еще один человечек.
      -- Некоторая разница все же есть, -- ответила Хулия и рассмеялась.
      -- Не знаю, как ты можешь смеяться, -- сказал Аревало. -- Я больше не могу. Если он из полиции, лучше знать это сразу. Если позволить ему приходить каждый день и просиживать здесь часами, ничего не говоря и не сводя с нас глаз, у нас в конце концов сдадут нервы; ему останется лишь зарядить капкан -- и мы попадемся. Я не хочу больше проводить ночи без сна, ломая голову над тем, что задумал этот новый тип. Я же сказал: всегда кто-нибудь да объявится...
      -- А может, он ничего не задумал. Просто печальный толстяк... -- заметила Хулия. -- Я полагаю, лучше всего оставить его в покое, пусть киснет в собственном соку. Переиграть его в его же игру. Если ему угодно являться каждый день, пусть является, платит, и дело с концом.
      -- Так лучше всего, -- ответил Аревало, -- но в этой игре выигрывает тот, кто дольше выдержит, а я уже на пределе.
avatar
0
19 Мango • 12:39, 02.05.2024
Наступил вечер. Толстяк не уходил. Хулия принесла ужин для себя и для мужа. Они поели на стойке.
      -- Сеньор не будет ужинать? -- с полным ртом спросила Хулия толстяка.
      -- Нет, спасибо, -- ответил тот. -- Ах, хоть бы ты ушел, -- вздохнул Аревало, глядя на него.
      -- Заговорить с ним? -- предложила Хулия. -- Вытянуть что-нибудь?
      -- Может, он и не станет говорить с тобой, -- отозвался Аревало, -- будет отвечать "да, да", "нет, нет".
      Но толстяк не уклонился от разговора. Он посетовал на погоду -- слишком сухую для посевов, -- на людей и их необъяснимые вкусы.
      -- Как это они до сих пор не разнюхали про
      ваше кафе? Это самое красивое место на берегу, -- сказал он.
      -- Ну, -- сказал Аревало, который прислушивался к разговору, сидя за стойкой, -- если вам нравится кафе, значит, вы наш друг. Пусть сеньор просит, что пожелает, -- хозяева угощают.
      -- Раз вы так настаиваете, -- отозвался толстяк, -- я выпью еще стаканчик темной каньи.
      Потом он согласился еще на один. Он уступал им во всем. Играл с ними в кошки-мышки. И вдруг, словно канья развязала ему язык, он заговорил:
      -- Такое чудесное место, и такие дела происходят. Вот досада.
      Взглянув на Хулию, Аревало безнадежно пожал плечами.
      -- Какие дела? -- рассердилась Хулия.
      -- Я не говорю, что здесь, -- признал толстяк, -- но рядом, на обрыве. Подумать только, сначала одна машина, потом другая падают в море в том же самом месте. Мы узнали по чистой случайности,
      -- О чем? -- спросила Хулия.
      -- Кто "мы"? -- спросил Аревало.
      -- Мы, -- ответил толстяк. -- Видите ли, владельца этого "опеля", что свалился в море, -- его фамилия Трехо -- несколько лет назад постигло несчастье. Его дочка, молодая девушка, утонула, купаясь тут поблизости. Ее унесло в море и так и не выбросило. Человек этот был вдовец; потеряв дочь, он остался один на свете. Он перебрался жить поближе к морю, в те места, где утонула дочь, наверное, ему казалось -- он был уже немного не в себе, но это понятно, -- что так он будет рядом с ней. Этот сеньор Трехо -- может, вы его и встречали: невысокий, щуплый, лысый, с аккуратными усиками и в очках -- был добрейшей души человек, он жил, замкнувшись в своем горе, ни с кем не виделся, кроме своего соседа, доктора Лаборде, который как-то лечил его и с тех пор навещал каждый вечер после ужина. Друзья пили кофе, разговаривали, играли партию в шахматы. И так вечер за вечером. Вы-то, молодые, счастливые, скажете мне: ну и жизнь. Привычки других кажутся порой такими нелепыми, но, видите ли, эта рутина помогает людям перемогаться, потихоньку существовать. И вот однажды вечером, совсем недавно, сеньор Трехо сыграл партию в шахматы из рук вон плохо.
avatar
0
20 Мango • 12:40, 02.05.2024
Толстяк замолчал, словно только что сообщил нечто интересное и крайне важное. Потом спросил:
      -- И знаете, почему?
      -- Я не ясновидящая, -- отрезала Хулия. -- Потому что в этот день, проезжая по приморской дороге, сеньор Трехо встретил свою дочь. Может, оттого, что он не видел ее мертвой, он убедил себя, что она жива, что это она. По крайней мере, он поверил, будто видел ее. До конца он не обманывался, но эта мысль захватила его. И думая, что видит свою дочь, он знал, что лучше не приближаться, не заговаривать с ней. Бедный сеньор Трехо не хотел,
      чтобы иллюзия рассеялась. Его друг доктор Лаборде разбранил его в тот вечер. Немыслимо, сказал доктор, чтобы он, Трехо, культурный человек, вел себя как ребенок, играл с глубокими и священными чувствами; это дурно и опасно. Трехо признал, что его друг прав, но заявил, что если сначала умышленно поддался этой игре, то потом в игру вступили какие-то иные, высшие силы, что-то более могучее, другой природы, быть может, судьба. Ибо случилось невероятное: девушка, которую он принял за свою дочь, -- видите ли, она ехала в старом автомобиле, которым правил молодой человек, -- попыталась ускользнуть. "Эти молодые люди, -- сказал сеньор Трехо, -- для просто посторонних вели себя необъяснимо. Заметив меня, они бросились удирать, словно она и вправду была моя дочь и по каким-то таинственным причинам хотела скрыться. Я почувствовал, что под моими ногами вдруг разверзлась пропасть, что этот привычный мир вдруг стал сверхъестественным, и все время повторял в душе: не может быть, не может быть". Он понимал, что поступает нехорошо, но попытался догнать их. Молодые люди снова сбежали. Толстяк смотрел на них, не мигая, своими водянистыми глазами. После паузы он продолжил:
      -- Доктор Лаборде сказал ему, что нельзя приставать к чужим людям. "Надеюсь, -- повторил он, -- что, если ты еще раз встретишь молодых людей, ты не станешь гоняться за ними и надоедать им".
      -- Совет Лаборде был совсем не плох, -- отметила Хулия. -- Нечего надоедать незнакомым. А почему вы это рассказываете?
      -- Ваш вопрос вполне уместен, -- подтвердил толстяк, -- он попал в самую точку. Ведь мысли каждого скрыты от нас, и мы не знаем, с кем сейчас говорим. А сами кажемся себе прозрачными; но это совсем не так. Ближний знает о нас лишь то, что говорят ему внешние знаки; он поступает, как древние оракулы, разглядывавшие внутренности мертвых животных, следившие за полетом птиц. Система эта далеко не совершенна и приводит к всевозможным ошибкам. Например, сеньор Трехо предположил, будто молодые люди убегают от него оттого, что она -- его дочь; они же чувствовали за собой Бог знает какую вину и приписывали бедному сеньору Трехо Бог знает какие намерения. Думается мне, на шоссе были гонки с преследованием, и они привели к несчастному случаю, к гибели Трехо. Несколько месяцев назад в том же месте, при похожих обстоятельствах погибла одна сеньора. Теперь к нам пришел Лаборде и рассказал историю своего друга. Почему-то я сопоставил один несчастный случай или, скажем, один факт с другим. Сеньор, вас я видел в отделе расследований в тот раз, когда мы вызывали вас для дачи показаний, но тогда вы тоже нервничали и, наверное, не помните меня. Цените мою откровенность, я кладу свои карты на стол.
      Он посмотрел на часы и положил на стол руки.
      -- Сейчас мне пора уходить, но времени у меня предостаточно, так что завтра я вернусь... -- И, указав на стакан и чашку, спросил: -- Сколько с меня?
      Толстяк встал, сурово простился и вышел. Аревало сказал, словно обращаясь к себе самому:
      -- Каково?
      -- У него нет доказательств, -- отозвалась Хулия. -- Будь у него доказательства, при всем его свободном времени он бы нас арестовал. . -- Не спеши, он нас еще арестует, -- устало сказал Аревало. -- Толстяк идет по верному следу: он расследует наши денежные обстоятельства до и после смерти старухи и найдет ключ.
      -- Но не доказательства, -- настаивала Хулия.
      -- Зачем доказательства? Ведь есть мы со своей виной на душе. Почему ты не хочешь взглянуть фактам в лицо, Хулия? Нас затравили. -- Давай убежим, -- попросила Хулия. --Поздно. Нас выследят и поймают. -- Будем драться вместе.
      -- Порознь, Хулия, каждый в своей камере. Выход только один: покончить с собой.
      -- Покончить с собой?
      -- Надо уметь проигрывать, ты сама это говорила. Вместе, вдвоем, забыть об этом кошмаре, этой усталости.
      -- Поговорим завтра. Сейчас тебе надо отдохнуть.
      -- Нам обоим надо отдохнуть.
      -- Пошли.
      -- Ступай. Я приду чуть погодя. Рауль Аревало закрыл окна, опустил жалюзи, один за другим закрепил шпингалеты, подтянул обе створки входной двери, толкнул задвижку, повернул ключ, наложил тяжелый железный засов.
avatar
2
21 Мango • 01:05, 04.05.2024
birhili hekaýany yzlygyna saradyp gürrüň berişini haladym (tehnikasyny).
ilki "penjiräni ýapyp" adam öldürmekçi boluşlaryndan başlaýar, soň yza saradyp ol molodoýlaryň duşuşuşlaryna, kafeli biznes-planlaryna dolanyp ýene-de o birazdan ölmeli betbagt garry-hanyma eltýär gürrüňi.
soň ýene yza saradyp bankrotyň işiginde duran ol işigaýdanlaň gürrüňine dolanýar we ol bagtyýatan hanym-garrynyň olaryň kafesine azaşyp gelişinden gep urýar. dowamy jenaýat bilen dowam edýär... garaz o bolýa, bu bolýa... hekaýaň soňy ýene başdaky sözleme yza saradylýar - nobatdaky jenaýat üçin "penjire ýapylýar, ştor göýberilýär, ildirgiçler ildirilýär...."

inni ýaňlyşlar üssünne iş:
----
Eger «Opel» birden säginäýse, gelip urulmagyndan heder eden Arewalo elini çykaryp salgady-da, çalaja ýuwaşap ýol berdi.

(tersine bolupdyr. "Opel" säginmeli däl, Opel yzdaky. olar säginse Opeliň yzlaryndan urmagyndan heder edýän bolmaly. yşanmasaňyzlar orsçasyna bakaýyňlar).
 
Боясь, что при первом торможении "опель" врежется в него, Аревало высунул руку, помахал ею, уступая дорогу, слегка сбавил скорость...

---
 
Ýolda başga-da maşynlar peýda bolanda ökde elde dolandyrylýan «Pirs-errou» olara goşulyp, düşnüksiz yzarlaýançydan dyndy.
 
Когда на шоссе появились другие машины, "пирс-эрроу", управляемый умелой рукой, замешался среди них и ускользнул от непонятного преследователя.

(bir hiljek ýaly. "...roly ökde sürüjiniň ellerinde bolan "Pirs-errou" olara goşulyp..." ýalyrak almalymy? "...ökde elde dolandyrylýan-a" birhili eşdilýo).

 ---
 
— Çişik dogry yz çalýar: ol kempir ölmänkä hem ölenden soňky pul ýagdaýymyzy derňär, onsoň açaryny tapar.
 
-- Толстяк идет по верному следу: он расследует наши денежные обстоятельства до и после смерти старухи и найдет ключ.

("açaryny tapar" diýmän "...ýumagyň ujuny tapar" -diýilse näderdi-kä?)

---
Umuman-a, terjimä söz ýok (ýokarkylardan bgşa) :-) 
hezil edip okadym, kino gören ýaly etdi.
avatar
0
22 myhman2 • 09:57, 04.05.2024
ýazan tüweleme!;
terjime eden maşalla!;
paýlaşan respekt!
Mango-ýa telpek!

hemmesine berekella!
avatar
0
23 sussupessimist • 10:21, 04.05.2024
Gowy bellikler. Adyna-da "Gabryň gazylşy" diýmeli ekenmi?
avatar
0
24 Мango • 10:47, 04.05.2024
23-e. "gabryň gazylyşy" diýseň bolardy welin, biziň obamyzda gabyr diýmek kyn, gabyr gazmagam kyn.... şondan ötri "girdaba düşülipdir"...
näme-de bolsa, "ölüm-ýitim bolmasyn" diýmändirler.
Войдите:
avatar

Bu gün saýtda bolan agzalar
Nurdan, @Baýram_Bejidow, aygull, Seýrаn
STATISTIKA
Онлайн всего: 2
Гостей: 2
Пользователей: 0

Block title
Total users: 175
Durmuş adaty bolardan has süýji, Men howa şarynda uçup barýaryn
© AÝGÜL BAÝADOWA
EDEBIÝAT KAFESINDE
Özüm özümi synlap, haýran galdym. Ýyl, ömür diýlеn zat adamy nä hala salýar ekеn?!
© HYDYR AMANGELDI
EDEBIÝAT KAFESINDE
Men adamlary diňlemegi gowy görýän
© UMYT KÜLE
EDEBIÝAT KAFESINDE
Baglar, Ynanmañ, Gara gyşyñ Gününe!!
© MEŇLI AŞYROWA
EDEBIÝAT KAFESINDE
Azajyk ýazylan zatlary okamagy halaýan. Sebäbi gysga zada başlaýaň we tamamlaýaň
© MANGO
EDEBIÝAT KAFESINDE
Bäh, aýna-da garraýan eken..
©LAÇYN PÜRJÄÝEWA
EDEBIÝAT KAFESINDE